Кот и полицейский. Избранное

– Вот хорошая улица, – говорил Бьянконе.

Навстречу нам двигалась какая-то тень. Тень оказалась лысым человечком в сандалиях. Несмотря на ночную свежесть, на нем не было ничего, кроме легких брюк и майки да еще узенького темного шарфа, обмотанного вокруг шеи.

– Эй, мальчики, – тихо сказал он, вытаращив на нас круглые глаза с густыми черными ресницами, – хотите побаловаться? Не желаете зайти к Пьерине? А? Если хотите, дам адресок…

– Нет, нет, – ответили мы, – у нас уже назначено свидание.

– А какая девочка Пьерина! У! Конфетка! Ну как? – дыша нам в лицо, говорил человечек, поводя своими бесноватыми глазами.

Тут мы заметили еще одну фигуру, двигавшуюся по середине улицы. Это была девушка, хромая, некрасивая, подстриженная под мальчика, в вязаной кофточке, называемой "niki". Девушка остановилась поодаль от нас. Отделавшись от лысого человечка, мы подошли к ней. Девушка протянула нам листок бумаги и пропищала:

– Кто из вас синьор Бьянконе?

Бьянконе взял записку. При свете фонаря мы прочитали выведенные крупным, немного ученическим почерком слова: "Сладость любви, знаешь ли ты ее? Вито Палладьяни".

И содержание этого письма, и то, как оно было передано, – все было исполнено таинственности, но стиль Палладьяни нельзя было не узнать.

– Где сейчас Палладьяни? – спросили мы.

Девушка криво улыбнулась.

– Пойдемте, провожу.

Войдя вслед за ней в темное парадное, мы поднялись по узкой крутой лестнице без площадок. Девушка особым образом постучала в одну из дверей. Дверь открылась. Мы вошли в комнату, оклеенную цветастыми обоями. В кресле сидела накрашенная старуха, в углу стоял граммофон с трубой. Хромая девушка толкнула боковую дверь и ввела нас в следующую комнату, полную людей и табачного дыма. Люди толпились вокруг стола, за которым шла карточная игра. Ни один из них не обернулся, когда мы вошли. Комната была со всех сторон плотно закупорена, и в ней плавал такой густой дым, что почти ничего нельзя было разглядеть. Было очень жарко, и все находившиеся в комнате обливались потом. Среди людей, сгрудившихся вокруг стола и следивших за игрой, были и женщины – некрасивые и немолодые. На одной из них был только бюстгальтер и юбка. Между тем хромая девушка открыла еще одну дверь и позвала нас в третью комнату, представлявшую собой нечто вроде японской гостиной.

– Где же все-таки Палладьяни? – спросили мы.

– Сейчас придет, – ответила девушка и вышла, оставив нас одних.

Не успели мы как следует оглядеться, как влетел Палладьяни. В руках у него была кипа сложенных простыней, и он, как видно, очень торопился.

– Дорогие мои! Дорогие мои, что у вас слышно? – как всегда весело, закричал он.

Он был без пиджака и в ярком галстуке бабочкой – я хорошо помнил, что когда мы встретили его на улице, этого галстука на нем не было.

– Вы уже видели Долорес? – продолжал он. – Как? Вы не знаете Долорес? Ай-я-яй! – И он выскочил из комнаты, не выпуская из рук свои простыни.

– Что тут за секреты у этого Палладьяни? – спросил я у Бьянконе. – Ты можешь мне объяснить?

Бьянконе пожал плечами.

Вошла какая-то женщина, с виду еще вполне подходящая, с увядшим, густо напудренным лицом.

– А, это вы Долорес? – спросил Бьянконе.

– Иди ты… – ответила она и вышла через другую дверь.

– Ладно, подождем.

Немного погодя снова вошел Палладьяни. Он уселся между нами на диван, угостил сигаретами, хлопнул каждого из нас по коленке и воскликнул:

– Ах, дорогие мои! Долорес! Вот с ней вы действительно позабавитесь!

– А сколько это стоит? – спросил Бьянконе, который не позволил увлечь себя этими восторгами.

– Как – сколько? А сколько вы дали синьоре, когда вошли? Да, да, той, что сидит при входе. Как, ничего? Здесь платят вперед, этой синьоре…

Он развел руками, словно говоря: "Ничего не попишешь, так здесь принято".

– Ну, сколько же все-таки?

Состроив презрительную гримасу, Палладьяни назвал цифру.

– И советую вам – в конверте, так деликатнее, понимаете? – добавил он.

– Тогда мы сейчас же пойдем, – воскликнул Бьянконе, – сию же минуту пойдем и заплатим!..

– Да нет, – возразил Палладьяни, – теперь уже это неважно, заплатите потом…

– Нет, лучше уж сразу, – сказал Бьянконе, и не успел я оглянуться, как он уже протащил меня через игорный зал, потом через прихожую и, наконец, вытолкнул на лестницу.

– С ума спятил! – пробурчал он, когда мы сбегали вниз. – Бежим отсюда, пока не поздно. Мери-Мери обойдется нам вдвое дешевле.

На улице мы снова столкнулись с человеком в майке.

– Ну, вы от Пьерины, да? – спросил он нас.

– Нет, мы у нее не были, – ответили мы, не останавливаясь.

Мы снова подошли к дому Мери-Мери. На этот раз, услышав, что мы ее зовем, она спустилась на улицу и прикрыла за собой дверь. Я хорошо рассмотрел ее. Это была высокая, худая женщина с лошадиной физиономией и отвислой грудью. Она ни разу не взглянула нам в лицо, ее прищуренные глаза неподвижно смотрели из-под завитого чуба куда-то мимо нас, в пустоту.

– Ну, пустишь нас? – говорил ей Бьянконе.

– Нет. Поздно, я уже сплю.

– Да ты что? Мы прождали тебя всю ночь…

– Ну и что же? Я устала.

– Мы – на пять минуток, Мери-Мери.

– Нет, вы вдвоем. Вдвоем я вас не пущу.