Кот и полицейский. Избранное

В одном месте крыша была покрыта железом. Довольно круто спускаясь вниз, она обрывалась в пустоту, в мутное, туманное ничто. Кролик с опаской стал на скат всеми четырьмя лапами, потом расправил напряженные члены и начал скользить вниз. Пожираемый болью, гонимый людской злостью, он двигался к смерти. На самом краю его на секунду задержал водосточный желоб, но в следующее мгновение, потеряв равновесие, он рухнул вниз… и очутился в обтянутых перчатками руках пожарного, стоявшего на верхушке раздвижной лестницы.

Скоро кролик, которому помешали совершить последнее деяние в защиту своего звериного достоинства, был уже в санитарной карете, мчавшейся в больницу. Вместе с ним в машине находился также и Марковальдо с женой и ребятами, которым предстояло провести некоторое время под наблюдением врачей и вытерпеть серию профилактических прививок.

Путешествие с коровами Перевод А. Короткова

Городской шум, тот совсем особенный шум дремлющего города, который летними ночами залетает через открытые окна в комнаты тех, кому не спится от жары, становится различимым лишь в известный час, когда слабеет, а потом и вовсе умолкает однообразный гул моторов, и в наступившей тишине возникают негромкие, отчетливые, то близкие, то отдаленные звуки – шаги ночного гуляки, шелест велосипедных шин ночного патруля, угасающий вдали гомон голосов, храп, доносящийся откуда-то с верхнего этажа, стоны больного, гулкие удары старинных стенных часов, и ночью отсчитывающих время. И так до зари, когда вступает оркестр будильников во всех населенных рабочими домах и на рельсы выкатывается первый трамвай.

В одну из таких ночей Марковальдо лежал с закрытыми глазами между женой и четырьмя обливавшимися потом ребятами и прислушивался к слабым бессвязным звукам, которым удавалось просочиться с каменного тротуара сквозь низкие окошки, в глубину полуподвала. До него долетали веселый, торопливый перестук каблучков спешивших домой женщин, шаркающие шаги сборщика окурков, замолкавшие через неравные промежутки времени, насвистывание одинокого прохожего, а иногда обрывки разговора двух приятелей, такие бессвязные, что, слушая, нередко приходилось только гадать, о чем же они все-таки говорят: о спорте или о девушках. В жаркие ночи все звуки теряли четкость, словно приглушенные затопившим пустые улицы зноем, но вместе с тем они, казалось, хотели подчинить своему владычеству это необитаемое царство. В каждом человеческом существе, чье присутствие угадывалось там, за окном, Марковальдо с грустью узнавал товарища по несчастью, брата, так же как и он, даже в это время отпусков пригвожденного долгами, семьей, скудным заработком или безработицей к раскаленному, бетонному пеклу.

Неожиданно мысль о недоступном для него отдыхе словно распахнула перед ним двери в долгожданный сон, и ему почудился отдаленный звон колокольчиков, лай собаки и даже короткое мычание. Но он не спал: он знал, что лежит с открытыми глазами. Поэтому он стал прислушиваться, стараясь уловить еще какой-нибудь звук, который бы подтвердил или опроверг это смутное впечатление. Очень скоро до него действительно донесся глухой топот, словно многие сотни ног медленно, вразнобой шагали по улице. Топот приближался, заглушая все другие звуки, кроме ржавого звона колокольчика.

Марковальдо вскочил, натянул рубашку, брюки.

– Куда это ты? – спросила жена, которая спала очень чутко.

– По улице стадо гонят. Пойду посмотрю.

– И я с тобой! И я! – сразу встрепенулись трое малышей, всегда умеющих проснуться в нужный момент.

Это было одно из тех стад, которые обычно в начале лета проходят по ночам через город, направляясь в горы на пастбища. Поднявшись на улицу, ребята слипающимися глазами уставились на бесконечную реку серых и бурых спин, которая затопила тротуары, терлась о стены домов, заклеенные объявлениями, о спущенные металлические жалюзи, о бензоколонки, о столбы уличных знаков, запрещающих стоянку. Осторожно переставляя копыта, когда на перекрестках им приходилось сходить с тротуара на мостовую, коровы шли, уткнув морды в крестцы бредущих впереди товарок, безразличные ко всему окружающему, наполняя улицу вялым позвякиванием колокольцев и своим особым запахом соломенной подстилки, полевых цветов и молока. Они уже предвкушали приход в свой, близкий им мир, напоенный влагой лугов, мир туманных гор, каменистых бродов через горные речки, и, казалось, просто не замечали города.