Кот Ланселот и золотой город. Старая английская история

Дик набрал в лесу хвороста – без разрешения. Дик своровал этот хворост. Но он сделал это для Мэйбл. И ее отпустили дрожь и ужасный кашель… Мысли о сэре Гриндли… И веселый папаша Эд… Человек со шкатулкой… Гош ухмылялся…

– Дон-дон! Дон-дон!
Все пройдет, как страшный сон…
Дон-дон! Дон-дон!
Невозможный, страшный сон…

* * *

– Что здесь такое?

– Кажись, бродяга пристроился. – Гарри, конечно же, понимал: надо пнуть бродягу под ребра, чтобы тот отсюда свалил. Но что-то его удержало. И он лишь слегка тронул Дика носком башмака: – Совсем мальчишка еще. Смотри-ка, не чувствует ничего. Видно, совсем притомился.

– И решил отдохнуть вот здесь? Прям на моем крыльце? – Хозяин крыльца и дома, большого амбара, битком набитого шерстью, а также трех кораблей, достойный член купеческой гильдии, заседавший в Палате общин, Томас Фицуоррен не спрашивал, а рокотал. Обычно звуки этого голоса вынуждали прислугу, грузчиков и матросов шевелиться с удвоенной скоростью. Когда Фицуоррен входил или выходил, двери постанывали от испуга, а косяки в деревянном ужасе разъезжались в разные стороны. Считали, что вместо сердца у Фицуоррена – бычий пузырь. Туго надутый бычий пузырь – как тот, что мальчишки гоняют ногами на площади ради забавы. Колоти по нему сколько влезет – а ему все равно!

– Эй, ты! Нашел место дрыхнуть.

Дик слабо пошевелился.

– В Нью-Гейт захотел?

Дик, не размыкая глаз, что-то пробормотал.

– Ишь мычит! Подымайся.

– Он говорит: «Memento mori».

– Чего? – Фицуоррен не сразу заметил, что в дверях стоит его дочь. – Элис, а ты здесь зачем? Давай-ка, иди отсюда. Нечего тут глазеть.

– Он говорит: «Memento mori». И он не спит.

– А чего тогда?

– Мне кажется… помирает.

– Помирает? Вот тут? На моем крыльце? А ну, поверни-ка его.

Гарри чуть приподнял скрючившегося Дика и повернул его на спину. Дик вдруг опомнился и попытался привстать:

– Гудмэн! Простите, гудмэн! Я ничего не сделал… Я думал, всё…

«А руки вон вылезли из рукавов», – подумал вдруг Фицуоррен. Пальцы его шевельнулись и вспомнили, как когда-то сами вылезали из рукавов. Тогда у него, Фицуоррена, еще не было кораблей и амбара, набитого шерстью. И был он совсем не толстый, а тощий и долговязый. И таскал по сходням мешки, бегал на побегушках…

– Как ты сказала? Что он тут бормотал?

– «Memento mori», отец. «Помни о смерти».

Фицуоррен наклонился:

– Эй ты, помирать задумал? Гарри, зови-ка Хью. Пусть он тебе подсобит. Помирать он задумал… Хью, давай! Тащите его. Элис, а ну не пялься. Лучше дверь придержи. Надо ж! «Помни о смерти…» Туда вон, туда, под лестницу. Хью, дай-ка овчину. Да не эту, а старую. Подсовывай под него. Вот так. И сверху накрой мешковиной. Вишь, как дрожит. И весь мокрый. Пусть Хью затопит камин. А то ишь, помирать задумал. Прям на моем крыльце… Стяните с него дрянной плащ. И нижнюю куртку тоже. Руки вон как торчат – что твои палки. Элис, не ты. Пусть Гарри…

– Отец, я знала, ты очень добрый. Самый добрый на свете.

– Да ладно, иди, иди. Что там тебе надо делать?

Томас Фицуоррен мельком взглянул на дочь: ей всего тринадцать, но пусть кто-нибудь скажет, что в Лондоне есть девица красивее Элис. Одень ее как королеву – и сама королева тут же лопнет от зависти.

Часть вторая

Глава 1

…Видишь, Мэйбл, как оно вышло… Мы с тобою не встретились… А я думал, кто это гладит меня по щеке? Так легко-легко прикасается. Я думал, это ты. Так прикасаются ангелы. Это было такое блаженство… Я сказал: «Мэйбл! Ангел!» Я обрадовался тебе. И протянул руку… Как ты ее вдруг отбросила и сказала обиженным голосом:

– Какая такая Мэйбл? Почему это она ангел?

Тут я увидел Элис.

– Мистрис! – я испугался, что сделал что-то не так. – Вы ко мне прикоснулись…

Элис фыркнула:

– Какая я тебе мистрис! Не трогала я тебя. Тоже мне, размечтался…

Вскочила и убежала. А я остался лежать под лестницей, где меня положили. Сколько я уже тут? Правой рукой я едва могу шевелить. Ее затянули тряпицей. Все думали, я помираю. Хозяин послал за лекарем. Мне сделали кровопускание. Я стал белым-пребелым. Гарри божится, что он таких даже в гробу не видел. А Джоан ругалась, что корытце испортили. Ничего я не помню, Мэйбл… Мне все чудилось, будто кто-то гладит меня по сердцу. Прямо по сердцу, Мэйбл.

Я тебе говорил, что Элис – дочка хозяина? Удивительно, Мэйбл, но она на тебя похожа. Только чем – не пойму…

Хозяин, Томас Фицуоррен, оставил меня в своем доме. Здесь, ты не поверишь, целых три этажа. На третьем – женская спальня. Там спят Джоан и Элис. (Джоан здесь вместо хозяйки, но она не хозяйка.) Так там, в этой комнате, окна как льдышки. В них стекла, они прозрачные. Стекла – это не то что натянутый бычий пузырь. Глянешь – и видно крыши и серединку улицы. Элис как-то сказала, что в самый первый раз увидала меня в окошко – как я иду, спотыкаюсь, в башмаке на одной ноге. Ей сделалось любопытно, и она решила спуститься… Раньше стекла были только у благородных, да и то не у всех. Уж очень дорого стоят. Но хозяин очень богат. И он захотел себе стекла.