Кот недовинченный

В бутике не осталось никаких следов дневного торжества – только по стенам сверкали ряды штиблет, босоножек, сапог. Мерцали старинные зеркала, пахли кожей банкетки, на специальных подставках блестели рожки из чистого серебра.

– Я хочу каждому из вас сделать подарок, – объявил господин Брасселини. – Выберите по любой понравившейся вам паре обуви.

«Что ж, неплохо, – подумалось Кате, – хоть Брасселини – это не Феррагамо и не Росси и никому в Москве не известен, но не уезжать же из Италии с пустыми руками!»

Однако когда она подошла к стойке с босоножками и посмотрела одну, другую, третью пару, то воскликнула:

– Паоло! Да здесь все зашкаливает за тысячу евро! Мы не можем принять таких подарков!

– Вы обидите меня, – тихо, но твердо отвечал обувщик, – и, в моем лице, весь гостеприимный итальянский народ.

Леня незаметно для синьора развел руками: что, мол, поделаешь!

– А у вас, простите, кроссовок нет? – наглым тоном поинтересовался он.

– Кроссовок, увы, нет, – серьезно отвечал обувщик. – Но вы, синьор, можете подобрать себе, к примеру, туфли для гольфа.

Что оставалось делать! Катя сначала осторожно, а потом все больше и больше входя во вкус, принялась выбирать себе обновку. Ленчик также погрузился в ряды мужских штиблет у противоположной стены.

Затем наступил черед примерки, и это тоже оказалось чертовски приятно. Дотторе Брасселини, словно простой продавец, опустившись перед Катей на одно колено, помогал ей надевать туфли – и самолично завязывал шнурки, там, где это требовалось, либо застегивал застежки. (Ленчику пришлось обслуживать себя самому.) Сперва Катя смущалась, но потом ей понравилось – тем паче, что обувщик обращался и с обувью, и с ножкой исключительно нежно. Действительно, в высшей степени эротично: дорогой мужчина у ее ног упоенно помогает ей снимать и надевать туфли… Ощущение было таким сладким, что аж потянуло поясницу.

Ей хотелось, чтобы это длилось бесконечно – тем более что и Паоло, кажется, примерка доставляла удовольствие, близкое к сексуальному. Он раскраснелся, его шевелюра растрепалась, глаза горели. Со знанием дела и любовью он обувал ее ножку – а потом рассматривал все новые и новые образцы своего искусства на изящной стопе…

Уже и Ленчик выбрал свой подарок и нетерпеливо поскрипывал им у всех возможных зеркал, и заглянул в дверь полуночный карабинер, привлеченный открытым среди ночи магазином, – и только на сотой, наверно, паре Паоло с Катей остановились.

То были ярко-красные босоножки с застежками в античном стиле и на высокой тонкой шпильке, стоимостью тысяча сто девяносто девять евро.

– Белиссимо! – с усталым облегчением выдохнул Паоло, заставив Катю гордо продефилировать по магазину.

«Ну и пусть непрактично – по московской погоде и суете, – решила Катя. – Зато Валька Лессинг и другие подружки с ума сойдут, когда их увидят. А когда я им расскажу, что это подарок, а также – кто и при каких обстоятельствах его преподнес, – они вообще на месте поумирают!»

– Позвольте мне упаковать ваши подарки, – пропел Брасселини, захватывая обе пары и исчезая в подсобке.

А спустя десять минут – которые Ленчик с Катей, обессиленные, просидели на банкетке, каждый на своей, – вернулся с двумя льняными чехлами, украшенными логотипом своего магазина. С поклоном вручил их каждому.

– А теперь, господа, надо, по старинному обычаю, отметить удачное приобретение. Прошу!

Катя с Ленчиком переглянулись, но отказываться, конечно, было неудобно.

Узенькая винтовая лесенка, поднимающаяся из подсобки на второй этаж, привела их, противу ожидания Кати, не на магазинный склад, а в небольшую квартирку-студию. Быт здесь был организован уютно и со вкусом. Одна большая комната, кухня в углу, отгороженная барной стойкой; пара кожаных диванов, огромный телевизор, платяной шкаф. На плечиках в углу отвисался давешний смокинг.

– Вот мое скромное жилище, прошу извинить, у меня тут беспорядок, – пробормотал Брасселини и быстро спрятал смокинг в шкаф.

Однако никакого, кроме смокинга, беспорядка в студии не наблюдалось. Комната и кухня сияли чистотой.

На кухне имелась полочка, на которой рядами лежали бутылки. Дотторе достал одну из них, вытащил из посудомоечной машины три пузатые рюмки. Плеснул из бутылки на донышко каждой.

– Арманьяк, одна тысяча восемьсот тридцатого года, – торжественно провозгласил хозяин. – Я берегу его только для совершенно особых случаев. – И он со значением глянул прямо в глаза Кате.

– Итак, – поднял он бокал, – за обновки, которые, я скромно надеюсь, придадут дополнительный блеск великолепию моих замечательных гостей из заснеженной России!

Он с видимым наслаждением, смакуя, отхлебнул свой напиток. Его примеру последовали и Ленчик с Катей. «Коньяк как коньяк, – подумалось девушке, – с такой баснословной выдержкой – сто семьдесят пять звездочек, что ли? – мог бы быть и повкуснее».

– А вы не позволите мне посмотреть бутылочку? – фальшивым тоном попросил Ленчик. По его запинающемуся голосу можно было понять, что доза коньяка поверх домашнего вина подействовала на юный организм разрушающе.

– Прошу вас.