Кот в сапогах, модифицированный

Отец бежит, стараясь уберечь покрасневшую от напряжения физиономию от косметических когтей. На лестнице запинается о ступеньку, падает. Надежда, сильно ударившись головой о мраморную балясину, приходит в себя. Они рядышком садятся на ступеньки. Он — большой, умудренный, расцарапанный — капли крови из царапины стекают алыми бусинками по шее, красят белоснежный воротник. Она — несчастная, растрепанная.

«Этот эпизод досняли позавчера, — шепнул мне Блад, сидевший за спиной. — И царапина, на которую ты не устаешь глазеть, — от твоей разошедшейся племянницы». Я подумал: «брат — Блад… Вот из-за чего мое подсознание так его назвало».

— Я не сказал тебе одной вещи… — говорит фон Блад уже с экрана, растроганный безоговорочной капитуляцией дочери.

— Какой?.. — утирает слезы Надежда.

— Он… он твой дядя… И мой родной брат.

— Ты с ума сошел?! — отстранившись, посмотрела непонимающе.

— Я брал у него кровь. Так, смеху ради. А потом меня что-то толкнуло, и я отдал ее на генетический анализ.

— И что?

Лицом фон Блада безраздельно завладело умиление:

— Он оказался моим полнородным боковым родственником, то есть братом. Двуяйцовым близнецом… Вот из-за чего нас с тобой тянуло к нему, вот почему мы покупали его легковесные книжки, покупали, лишь увидев на них его фото…

На душе стало кисло — вдруг я уразумел, что фон-баронов и ханов в моей родословной нет и в помине — одни мясники. Теперь понятно, почему последнее время так тянет порубить мясцо. Особенно когда Наталья смотрит Формулу-1 или прапорщика Задова. Зов предков — это зов предков, никуда от него не денешься, хоть уши заткни.

— Как же так получилось? Как вас разлучили?.. — спросила Надежда, крупным планом вживаясь в роль моей племянницы.

— Думаешь в роддоме? — потрогал Блад царапину на щеке. — Нет, доченька, это случилось в пустыне.

— В пустыне?! Ты родился в пустыне?

— Да. Это была целая история, как-нибудь расскажу.

— Расскажи сейчас, я хочу.

— Ну ладно, слушай, — обнял отец прижавшуюся дочь. — В год моего рождения твой дедушка Вася полетел в Калмыкию, на Черные Земли…

— За левым мясом?

— Ну да. Там местные боссы специально для него падеж организовали…

— Он, что, дохлятиной торговал?

— Это редко. А падеж это так, технический прием. Травят десяток овец, и пару тысяч голов под это дело списывают.

— Ну-ну.

— Так вот, дедушка Вася на Черные земли собрался, а бабушка Клава — в рев, не отпускает, у нее предчувствия были — за неделю до этого перед ней на асфальт ворона грохнулась.

— И сдохла, знаю… Бабушка рассказывала.

— Да. Но дедушка объяснил ей, что если он не полетит, то никаких замков после перестройки социализма у них не будет, а будут дальняя дорога и казенный дом, если конечно, свои не зарежут. И бабушка, бывшая на девятом месяце, полетела с ним.

— Мной рисковала… — осуждающе покачала головой дочь Блада.

— Напротив, — пристально посмотрел на нее отец, — если бы она не полетела, тебя бы не было.

— Почему это?

— Да потому что после их отлета, — а улетели они тайно, — в дом ночью пришли бандиты, которым заказали деда, — талантливо потемнел лицом фон Блад. — Не полети твоя бабушка в Калмыкию, ее бы зверски избили, как избили твою двоюродную тетку, оставшуюся присмотреть за собаками. И нас бы с Женей не стало… Или родились бы уродами.

— Я об этом не знала… — погладила его щеку дочь. — Ну и что было дальше?

— Ну, в Элисте, дедушка с бабушкой пересели на «кукурузник»…

— Сумасшедшая! На девятом месяце лететь на «кукурузнике»…

— Да сумасшедшая… — проговорил Блад, улетая мыслями в день своего рождения. Догоняя их, кадры фильма с ускорением ринулись в прошлое. Когда мелькание прекратилось, на экране затарахтел фанерный биплан. Он летел над зелено-красной пустыней, зеленой от весенней травы, и красной от маков.

— Это снимали в Южном полушарии, — шепнул сзади фон Блад. Присмотревшись, я увидел, что именно он, слегка загримированный, управляет самолетом, управляет, играя роль своего отца. Роль сидевшей сзади матери исполняла притча во языцех Ума Турман.

Как только трава и маки кончились, у небесного тихохода ярко вспыхнул двигатель. Клубы черного дыма на минуту скрыли небо и землю. Отец Блада, весь в поту и гари, сумел посадить самолет на бугристой плоскотине. Ума Турман от финишного столкновения с саксаулом потеряла сознание.

— Потерпи, милая, потерпи… — шептал старший Ежов, вынимая ее из кабины и усаживая в тени фюзеляжа.

— Все-таки мы свалились… — очнувшись, прошептала Ума Турман с сильным акцентом. — Как та ворона…

Слабая улыбка тронула ее уста. Клава была уверена, что авиакатастрофа уберегла ее семью от худшего.

— Все нормально, милая, все нормально! Та ворона сдохла, а нам жить и жить. Ты только потерпи! В пяти километрах, вон там, — махнул рукой в сторону солнца, — есть крохотный населенный пункт с больницей. Я побегу туда и через полтора часа вернусь с машиной…

Удобнее устроив жену, он уходит в бархан скорым шагом.

Клава сидит, опираясь спиной о фюзеляж. Смотрит затуманенным взглядом в спину мужа.

И вот она одна.

Над головой белесое от зноя небо.

Тишина кого-то похоронила.

О, Господи, только не это! — Начались схватки.