Кот в сапогах, модифицированный

— Сейчас ты полезешь, — сказал сзади фон Блад. — Уму настоящая роженица дублировала. А тебя — настоящий новорожденный, правда, камчадал, другого в спешке не нашли.

Скуластый ребеночек сыграл мастерски. Вылез из матери, кричавшей от боли, и, не дыша, уставился в голубое небо.

В нем, высматривая добычу, кружился стервятник. Птица из отряда хищных.

Высмотрел-таки. Ринулся вниз.

И вот, он, огромный, клюв долгий, с загибом, стоит надо мной и решает, с чего начать.

Ума смотрит с ужасом. Страх, боль, жар пустыни парализовали ее волю.

Стервятник решил начать с пуповины, вымазанной кровью. Принялся клевать, начав с маминого конца. Мне стало больно, я беззвучно заплакал. Слезы потекли по щекам.

Адель полезла в сумочку за платочком. Теодора, рыдая, покинула зал посмотреть на себя в зеркало.

Продолжая трапезу, птица приблизилась вплотную к Турман.

«Турман — это голубь, подумал я. — Вот почему режиссер выбрал ее».

Клава, моя мать, заскулила, замахнулась рукой.

Стервятник неохотно отпрыгнул на метр.

Мать взбрыкнула ногой, желая отогнать его дальше. На птицу жест отчаяния не возымел действия.

Под ногу подвернулся я.

И полетел с пригорка. Ударившись о камень, задышал.

Ожил.

Ножка ткнулась в верблюжью колючку.

Я закричал невыносимо для человеческих ушей. Покатился дальше.

Мать потеряла сознание.

Я продолжал катиться по наклонной плоскости. Докатился до норы.

Услышал вертолетное тарахтение.

Из норы выползла на полусогнутых лисица. Схватила за ногу, затащила в нору, в самую глубину.

Я вспомнил, нога вспомнила — все так и было!

Вертушка, подняв тучу песка и пыли, зависла над местом катастрофы. Над местом моего рождения.

Осев, песок и пыль скрыли следы моего рождения.

Ежов-старший выпрыгнул из вертолета, схватил жену, ринулся назад.

Они улетели.

Лиса, успокоившись, принялась меня вылизывать. Оскалилась, услышав тарахтенье — вертолет возвращался. Я заплакал. Чтобы услышали.

Вертолет вернулся за самолетом. И унес его на внешней подвеске.

Я остался.

Эпизод 2

На экране поселок в десяток юрт и кибиток. Съемки в стиле «Дней затмения» Сокурова. Облупившаяся, крашеная когда-то мелом, больница. На обрешетке чердака выцветший транспарант «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны!». Пожилой, сморщенный солнцем врач-калмык принимает Ежова младшего. Старший Ежов берет младенца на руки, счастливо улыбается. Врач-калмык, рассмотрев отошедшее детское место, что-то говорит ему по-своему — в пустыне он забыл русский язык. Бегут титры перевода: «Это второй из близнецов, был еще первый. Где он?!»

Старший Ежов, ничего не слыша, отвечает:

— Все хорошо, доктор, все отлично!

Затем, внимательно посмотрев в раскосые глаза калмыка, лезет в карман, достает новенькую пачку рублевок, сует в руки. Посерьезнев, тот отказывается. Говорит, тщательно подбирая слова:

— Ти что не понимаеш? Первый ребенка, первый ребенка, где был? Твой женщина был первый ребенка.

Если бы калмык лучше говорил по-русски, — подумал я, потершись щекой о щеку жены, — или хотя бы вспомнил слова «двойняшки» или «близнецы», жизнь моя сложилась бы по-иному. И рядом со мной сидела бы не Наталья, но Адель.

— Ты чего-нибудь понимаешь? — на экране Блад обращается к жене.

Та протягивает к нему руки, прося передать ей новорожденного. Блад передает.

— Наверное, он по растяжкам определил, что у меня до Васеньки был ребенок. Скажи ему, что он умер год назад от сепсиса, — солнечный удар стер из ее памяти мое рождение.

— Первый наш ребенок умер, — говорит калмыку старший Ежов, чернея от воспоминаний.

* * *

— А как Женя нашелся? — спросила Надежда отца, когда телекамера вернулась на лестницу с мраморными балясинами.

— Его нашли на третий день в глубокой лисьей норе. Нашли умирающим от голода и жажды. Потому он, хотя и первенец, уступает мне в габаритах.

Я увидел себя на двадцать процентов крупнее фон Блада (первенцы всегда крупнее). Росту получилось 220, весу 150. Если бы роды были штатными, быть бы мне двукратным олимпийским чемпионом по прыжкам в высоту с трехпудовыми гирями.

— Кстати, — продолжал фон Блад, — ты помнишь, что почти во всех его романах героев заточали в подземельях?

— Да…

— Мой психоаналитик, когда я рассказал ему об этом факте, заявил, что все это от детских впечатлений, все из-за норы, в которой он провел первые дни своей жизни…

— Бедный дядя Женя. А кто его нашел?

— Его нашли люди, отлавливавшие всякую живность для военно-биологического института, в основном, калмыцких лис, отличающихся от прочих повышенными интеллектом и хитростью… Мне отчим Жени об этом недавно рассказал.

— Как они могли его найти? В глубокой норе? Или он попал в капкан?! — расширила глаза Надежда.

— Нет, в капкан попала лисица, его приемная мать. Люди из института ее специально ловили — она воровала у них для Жени сгущенное молоко. Лисица, конечно, могла отсидеться в норе, но тогда бы он умер.

— Но как люди из института узнали, что в норе кто-то есть?