Кот, зверь и конец света (СИ)

Все, наконец, было правильно и кристально ясно, и беззвучный гром, сотрясающий землю и рождающий новые трещины в этой оборотной реальности, заставил несколько кусочков отвалиться от нее, показывая серое пылающее нутро, напоминающее висящую над ними больную звезду.

Илья удовлетворенно вздохнул и поставил на место второй кусочек, и он лег на место просто и ровно, заставляя гром прокатиться снова и новые части реальности отпасть вниз невесомым пеплом. Вместе с одним из них начала осыпаться рука Ильи. Он сначала не понял, что это, стряхнув пару серых крупинок с ладони, но их только стало больше, кончики пальцев стали оплывать, и Илья с ужасом уставился на это, на мгновение теряя волю к действию и себя самого в этой реальности. Но другая ладонь, точно такая же, уверенно вложила на крышку шкатулки следующий запачканный кровью осколок. Если она дрожала, то только самую малость.

— Давай, — сказал Аилис, шаря по земле в поисках следующей. — Быстрее. И мы справимся. Только быстрее, брат.

Это прозвучало так похоже на Пони, что послужило самым что ни на есть прекрасным мотиватором. Осыпающимися пальцами Илья нащупал деталь, и вложил на оставшееся место. Шкатулка потемнела вся разом, становясь из деревянной тяжелым камнем, резко оттягивая держащую ее руку вниз, но трещинки между деталями заполнились темнотой тоже, вплотную впаиваясь друг в друга.

— И что теперь-то? — спросил Илья, стараясь не смотреть на свою на глазах исчезающую руку. Бросил взгляд на Аилиса, и в ужасе перевел взгляд обратно. Тот тоже сыпался, и сыпался куда хуже и страшнее, серым мелким песком обваливалось его лицо, делая почти неузнаваемым и чужим.

— Это шкатулка Пандоры, — сказал он и смахнул рукой часть губы. Впрочем, под этой частью тоже был пепел, а не плоть. — Внутри нее надежда.

— Которую надо выпустить.

— Которую надо выпустить, — подтвердил Аилис и взялся за крышку шкатулки той рукой, которая была более целой. Илья поступил точно так же, и они оба одновременно повернулись к Чуме.

Время вернуло свой ход, и та, протянув в сторону близнецов руки, обратила на них все оставшиеся взгляды, усиливая свой зов, свою песню, но обе относительно целых руки вцепились в черную крышку с металлической инкрустацией, и с натугой, медленно, непростительно неспешно отжали ее вверх, тут же цепляясь пальцами за внутреннюю поверхность, чтобы было удобней удерживать непокорную пружину. Или может, это была вовсе не пружина, а воля каких-то высших сил, которая противилась их действиям. Илья понятия не имел, да и знать не хотел, главное, что Чуме все это не нравилось, и зов становился ощутимо лживым, пропитанным ядом, и Аилис перестал дергаться к ней, каждую секунду возвращая себя назад.

— Натка, — позвал Илья и потом еще громче. — Ната, прекрати! Все будет хорошо. Я тебе точно говорю, все будет хорошо! Я вообще-то спасать тебя прибежал. Мы все! И Св скоро приедет. И Маша-Глаша твоя за тебя волнуется, всех на ноги подняла. Слышишь, Нэсть? Все пришли тебя спасать. Ты не одна.

Чума наклонила голову набок, от чего туманное облако волос качнулось и запуталось в мертвенном сиянии звезды Полынь на ужасном небе.

— Лишь одинокий, — пропела она. — Направит удар. Лишь одинокий развеет мираж. Колосс возведи, святому молись. И плачут все о мертвом зле, уйду, уйду я прочь…

Илья замотал головой, не обращая внимания на то, что во все стороны летит серая пыль от рассыпающихся волос.

— Да какое одиночество. Мы с тобой. Все с тобой. Все хорошо, Нэсть. Все уже кончилось. Слышишь? Мы победили.

Конечно, это совсем не выглядело победой.

Кругом был густой туман, едва позволяющий разглядеть на пару шагов, в котором метались белые мокрые спины, и с неба пристально следили незакрытые очи, и откуда-то слышались злые полувскрики, полувсхлипы, и Илья немного боялся, что где-то там, в мареве, твари уже доедают Орма… или Пони. И все вокруг рассыпалось, распадалось по частям песком, оползало, оседало, и только Чума стояла прямо и гордо, протягивая к ним руки.

Илья, или, может Аилис, поднял выше их руки, сжимающие шкатулку, и Илья готов был поспорить, что из нее по умирающему миру, к которому все ближе и ближе подлетала полынно-серая звезда, растекаются воспоминания. Вместо горечи, вместо одиночества, каждый момент, каждая секунда, когда Чума… нет, Ната не была одна. Вот они сталкиваются на Чистых Прудах, и идут жевать, и Илья подтрунивает над ними, над Машей-Глашей-Сашей, и Нате все равно смешно, даже если немного обидно, и ее воспоминание ложится на стол первой деталью паззла.

А вот Ната болеет за них на ралли, и светлый осколок находится там, тоже, и потом Илья приходит на их не очень тайную тусовку на мосту, и играет Натины любимые песни на чужой гитаре, чтобы потом найти в кармане один кусочек загадки. А вот и последний: мокрые и замерзшие Пони и Илья выбираются из весеннего темного пруда, и Ната хлопочет вокруг них, словно вокруг главной ценности в жизни, и от этого рождается последняя деталь.