Котдог

Он вернулся по веткам неторопливой уверенной пробежкой, всё ещё помякивая и делая хвостом непристойные жесты — но уже больше так, для порядка. Настоящая злость ушла. Надо же, как далеко шарахнуться успел, не на шутку достало, видать. Хорошо, что без майки, из шорт вывернуться несложно, а вот майку бы точно порвал, и хранительница Благодати Миурика, ставшая недавно младшей из Старших матерей, ни за что не дала бы новую — одежда драгоценна, её выдают лишь взрослым, беречь умеющим. Не умеешь беречь — значит, не достоин, ходи голым, как в сквоте. Или сам себе делай кожаную. Как у охотниц. Они утверждают, что гордятся этими грубыми самодельными шмотками. Да только вот почему-то заядлые охотницы проводят большую часть жизни в сквоте — может, как раз потому, что в сквоте можно бегать голышом? Вряд ли им на самом деле нравится эта грубая и жёсткая гадость их плохо обработанных шкур — Ксант попробовал как-то, и полдня не проносил, как стёр себе всё, что только мог. Нет уж!

Мрявкнув от неприятного воспоминания, Ксант передёрнулся; кожу скрутило судорогой — так, что густая рыжая шерсть прошла волнами от ушей и до самого кончика хвоста, последний раз недовольно мотнувшегося из стороны в сторону. Спрыгнул с дерева, уже на земле вышел из сквота, торопливо натянул брошенные шорты. Огляделся — не видел ли кто?

Хоть в этом повезло — зрителей не наблюдалось. Никто не видел, как он только что самым постыдным образом потерял лицо, ушёл в сквот не по собственной воле, а просто свалился от избытка эмоций, как маленький.

Короче, не очень приятно вчера всё кончилось.

А всё она, сучка эта, чтоб ей! Доводит, понимаешь, приличных котов до не пойми чего…

И вот — явилась как ни в чём ни бывало. Сидит себе, улыбается, болтает ногами над пропастью. Словно вовсе и не она тут вчера рыдала, кусая губы, вся из себя такая разнесчастная. Впрочем, пусть сидит себе. Она хоть и не такая очаровательная, как её прелестный братишка, но тоже весьма забавная. По-своему. А уж темы для разговоров выбирает… Ну вот кто, например, добровольно захочет вспоминать о собственном Испытании?

— Вит говорит, что вообще ничего не помнит. Странно, он же меня даже старше, хотя и на чуть всего, но всё время это подчёркивает. Я, мол, старший, а ты — так, мелочь пузатая. И вдруг — не помнит. Не понимаю. Я-то ведь помню, значит, и он должен! Правда, я плохо помню… так, кусками всё. Помню боль. Очень больно было, больно и страшно. Словно куда-то падаешь. Как в плохом сне. И нужно что-то сделать, а ты никак не можешь понять — что… Просто падаешь — и никак не можешь проснуться…

— Красиво говоришь. — Ксант передёрнул плечами, чувствуя, как кожу на спине стянуло ознобом, несмотря на жаркое солнце. — Похоже на начало «Поэмы…».

— Ну… да. Извини… Знаешь что? Я думаю, она как раз об этом. Об Испытаниях. И о том, что нам надо сделать, чтобы их выдержать.

— Вырастить крылья? — сказал словно бы в шутку, но ехидный смешок замер на заледеневших губах. Чёрная птица с острыми крыльями, рвущаяся наружу из грудной клетки, персональный Ксантов кошмар, о котором он никому не рассказывал никогда. Она не может знать! Никто не может знать. Просто совпадение, просто случайно угадала, а на самом деле ничего она не знает.

— Не знаю. Извини, я, конечно, могу ошибаться, но… понимаешь, мне кажется, там не всё так просто, и крылья — это не на самом деле крылья. Это иносказание такое, загадка для нас. Мне, например, тогда казалось, что у меня в животе растет чёрная квазироза. Тонкий стебель тянется вверх, через грудь к горлу, распускает вокруг шипы, они рвут меня изнутри, потому-то и больно так… Но эта боль почти приятна, потому что под самым горлом уже появился чёрный бутон. И лепестки дрожат, разворачиваясь… А когда он раскроется — я всё узнаю и всё смогу сделать, как надо, всё-всё-всё… Но Испытание кончилось раньше, чем я успела понять. Цветок так и не раскрылся. А ты? Извини, конечно, что я спрашиваю, но… Ты что-нибудь помнишь?

Она — пёсик.

Просто пёсик.

Маленький глупенький пёсик-девочка. У пёсиков свои правила. Она, наверное, даже и не догадывается, насколько неприлично спрашивать о таком на другом берегу. И насколько невозможно на это ответить… Ксант пожал плечами, пытаясь выглядеть равнодушно-нейтральным и не топорщить шерсть на загривке. Но всё-таки не удержался:

— Не знаю. Во всяком случае, я не помню ничего такого, из-за чего мне вдруг захотелось бы утопиться.