Котенок. Книга 2

Один за другим задержавшиеся в классной комнате ученики десятого «А» класса проходили к выходу. Они громыхали стульями, шаркали ногами, громко разговаривали и смеялись. Некоторые оборачивались, смотрели на меня и на Волкову. Но мы не обращали внимания на одноклассников — сидели за партой, смотрели друг другу в глаза. Я вновь удивился тому обстоятельству, как часто меняла оттенок радужная оболочка глаз моей соседки по парте. Вспомнил, что перед уроком Алинины глаза выглядели ярко-голубыми. Но теперь их цвет походил на бирюзовый. Я мазнул мимолётным взглядом по будто слегка подтёртым веснушкам, по белому шраму, по плотно сжатым губам. Не заметил на лице Волковой следы от долгих ночных рыданий. Не усомнился в словах Кукушкиной о том, что Алина плакала вчера вечером. Но сомневался, что Волкова провела бессонную ночь.

Посмотрел на тетради.

— Какие условия? — спросил я.

Алина чуть сощурила глаза.

— Во-первых, пообещай, что никому эти тетради не покажешь, — сказала она.

Я кивнул.

— Легко.

— Во-вторых, — сказала Алина. — Никому не говори об Алине Солнечной.

Пожал плечами.

— Без проблем.

— А ещё запиши мне ноты и гитарную табулатуру той песни, которую ты нам вчера спел, — сказала Волкова.

— И это всё? — спросил я.

— Всё.

— Сделаю.

Алина убрала руку с тетрадей; наблюдала за тем, как я укладывал их на дно дипломата.

* * *

Сегодня Снежка меня предупредила, что в пятницу состоится генеральная репетиция концерта ко Дню учителя. Сказала, что поначалу репетицию назначили на субботу. Но перенесли по просьбе Сергея Рокотова: у того были «обязательства перед руководством городского Дворца культуры». Под «обязательствами» классная руководительница имела в виду выступление ВИА Рокотова на «детских» танцах. О том, что в субботу в ДК буду петь и я, она не упомянула.

Во время разговора с Галиной Николаевной я вспомнил, что поначалу воспринял школьный концерт, как интересное приключение. Отметил, что теперь уже не видел ничего «интересного» в пении с подмостков актового зала — после концертов во Дворце культуры. И в то же время не жалел о данном Полковнику согласии: спеть три песни под аккомпанемент акустической гитары виделось мне «лёгкой прогулкой», сущей безделицей в сравнении с двухчасовыми субботними выступлениями.

* * *

Дома я наспех пообедал. Но не уселся после мытья посуды за письменный стол: объявил на весь сегодняшний день перерыв в написании книги (не без труда, но убедил себя в его необходимости). Забрался с ногами на кровать, положил рядом с собой Алинины тетради. Даже по их весу понимал, что работы мне предстояло немало. Чтение стихов я причислил именно к работе — не к развлечениям. Потому что никогда не увлекался поэзией, если только она не звучала под музыку. Волкова не установила сроки для изучения тетрадей. Но я сам их себе ограничил. Алинины стихи отвлекали моё внимание от моей собственной рукописи. Потому я выделил для них один день. В отличие от Лены Кукушкиной (которая подолгу смаковала каждое гениальное четверостишье любимой поэтессы), я ограничился тем, что попросту читал стихи — переносил их в свою память, будто на жёсткий диск компьютера.

Я помнил, что у моей соседки по парте не каллиграфический, но и не безобразный почерк. Стихи же на страницах тетрадей выглядели напечатанными при помощи текстового редактора: этакий своеобразный шрифт «курсив». Я заметил этот факт ещё в школе. Алина пояснила, что стихи в тетради переписывала её бабушка — из тех самых блокнотов, которые я видел в квартире Волковых на пятом этаже. «Бабушка мечтает, что когда-нибудь напечатают мой пятый сборник», — рассказала Алина. Она печально улыбнулась и сказала, что если «это случится», то она посвятит тот сборник своей маме. «Может и случится, — подумал я. — Если не вмешается очередной известный литературный критик». Я прошёлся взглядом по первому стихотворению — сразу отметил, что хорошая попсовая песня из него не получится: уж очень длинными в нём выглядели строки, да ещё и его тема была… что называется «не для всех».

Не анализировал прочитанные в тетрадях строки — просто отправлял текст в свою память. Не задумывался над их содержанием, не считывал заложенные в них эмоции. И не примерял Алинины стихи к звучавшим время от времени в моей голове мелодиям. Я сдерживал фантазию, мешал ей создать из увиденного в тетради текста визуальные образы. Чтобы они не вторглись в мир моей собственной книги, что бессменно маячил в голове, потеснённый (но не вытесненный) реальностью. Часть моего сознания постоянно размышляла над задуманными для книги событиями, прорабатывала детали сюжета и характеры персонажей. И я не мешал этому процессу: помнил, что восстановить его будет сложно — если «с головой» погружусь в другое занятие. Листал тетрадь, скользил взглядом по её страницам: бездумно прочитывал текст и любовался красивым почерком Алининой бабушки.