Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

"Не видать свободы" - по смыслу означало в их среде то же, что "провалиться мне на этом месте" или "клянусь богом".

"Талант" носил на руке перстень и весь был расписан татуировкой: не человек - картинная галерея. Ходил он в белом кителе, натянутом прямо на голое тело. На волосатой груди вытатуированы голая женщина, бутылка и бубновый туз. Надпись, наколотая во всю ширь по животу, гласила: "Вот что губит человека".

Звали этого молодчика Толик-Бумбер. У него была отвратная наглая физиономия. Он пел. Но как пел! Ненатуральным, сдавленным голосом, уверенный, что не может не нравиться, горланил так, что кони прядали ушами:

Куплю ти-бе браслетики я с пробой,

На шейку я наблочу медальон!

В бригаде народ все простой, жизнь в бригаде деловая, строгая. И вдруг такая ватага ввалилась!

Пожалуй, всех выразительнее был сам Мишка Япончик. Приземистый, с рваной губой, заплывшими гляделками, скуластый, он напоминал гориллу и походкой и загребистыми руками, при взгляде на которые становилось не по себе.

- Симпомпончик! - первое что сказал Мишка, обращаясь к Колесникову и потянувшись к нему с козьей ножкой, когда тот зажег спичку. - Полфунта пламени! И быстренько!

- Вот что, Япончик, - сказал ему спокойным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом Котовский, - здесь никаких симпомпончиков нет, здесь находятся командиры Красной Армии. Постарайся твердо это запомнить, потому что я не люблю повторять.

- Я могу не только запомнить, но и припомнить, - ответил дерзко Мишка Япончик.

- Пять суток г-гауптвахты! - рявкнул командир.

Япончик сразу съежился, попробовал перевести на шутку.

Няга и Колесников переглянулись, миг - и они были около Япончика.

- Ничего себе, - бормотал явно струхнувший Япончик, - для первого знакомства...

Гауптвахты не было, и надобности в ней пока не встречалось. Однако никто и глазом не моргнул.

Няга сделал шаг вперед:

- Разрешите выполнять?

Тем временем Колесников уже обезоружил Япончика и вызвал двух бойцов. Япончик был отведен в баню и заперт снаружи. У входа поставили охрану, и надо сказать - крепкую. Учитывалось, что могут быть какие-нибудь попытки со стороны всей этой публики напасть на "гауптвахту".

Так оно и оказалось. Не прошло и десяти минут, как к бане направилось человек десять головорезов. Они размахивали руками, щелкали затворами, все враз кричали и виртуозно ругались.

И прямехонько наткнулись на Нягу.

- Стой! - была команда Няги.

И вдруг у этих "симпомпончиков" как рукой сняло и все возбуждение и всю решимость отстоять своего главаря...

Няга говорил с ними спокойно. В отдалении циркулировали "на всякий случай" Иван Белоусов и еще несколько конников.

- Извиняюсь, конечно... - бормотал один из этих сподвижников Япончика. - Но надо же это утрясти... обидно... Мы-то ничего... но как отнесутся массы?..

- За что боролись? - выкрикнул второй и спрятался за спины своих приятелей.

- Свобода совести, - вздохнул третий, весь заросший шерстью и из этой заросли вращающий белками глаз, - свобода совести, а тут сажають на гауптвахту!

Он произнес это так, вообще, ни к кому в частности не обращаясь.

Словом, они не пошли освобождать своего вожака, а тихохонько вернулись назад, там что-то такое посудачили, подискутировали, и вскоре оттуда уже послышался сдавленный, верещащий, "ну прямо как у настоящего актера", голос Толика-Бумбера:

Куплю ти-бе браслетики я с пробой,

На шейку я наблочу медальон!

В отряд Япончика ходил беседовать Колесников. Так, как будто бы и слушали его, и соглашались... но вернулся Колесников удрученный и разочарованный:

- Не верю я им, не те люди! Глаза у них фальшивые... Начнут говорить - язык какой-то вывернутый, словечки всякие, воровской жаргон, и непрерывно ругаются похабно... - нехорошая публика! Воры у них - люди, все остальные по их понятиям - черти, фраера, навоз... Случалось мне проводить беседы в различных аудиториях. Ну, например, моряки. Прекрасный народ! Правда, у них тоже встречаются этакие доморощенные "анархисты", с позволения сказать, этакие... "братишечки", которых приходится осаживать... Но это же - люди! Здоровый, молодой, смышленый и настоящий, знаете, русский народ, с его крепким юмором, с его проницательностью, широтой... Приходилось мне разговаривать с крестьянством, с мужичками. Бывали, конечно, и недоразумения... эксцессы, как говорят... С хитрецой мужички и вопросы каверзные иной раз задают... Но там разговариваешь и чувствуешь, что и ты и твои "оппоненты" правды хотят, пусть каждый со своей колокольни судит, но он болеет за родину... он хочет, чтобы было лучше! А эти... я даже не знаю, как их назвать... только не люди... у них родины нет, у них ничего святого! Отца, матери они не помнят, а если бы и помнили - не задумываясь, полоснули бы ножом. Самое дорогое каждому человеку, прекрасное слово "мать" - у них только для ругательства... Товарищи! Что же это такое?!

Колесников был взволнован:

- Поймите, товарищи, это подонки! И нужно быть с ними осторожнее, чтобы не поскользнуться!

- Деклассированный элемент, - промолвил Котовский.