Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

— Да, страшнее горя я, кажется, не знал… Но если кто надеется, что это даст им перевес, то напрасно! — угрюмо отозвался Котовский.

— Бедная Надежда Константиновна! — вздохнул, помолчав, Фрунзе. — На нее без содрогания невозможно смотреть.

Тут они услышали полушепот. Оглянулись — две женщины неподалеку: какая-то пожилая крестьянка и Смирнова, которая присутствовала при последних часах Ленина. Ей, работнице золотошвейной фабрики в Москве, предложили работать по дому у Владимира Ильича. Сначала Смирнова отказывалась, боялась, что не справится. А потом согласилась. И всем сердцем полюбила эту семью, особенно Владимира Ильича. Теперь она рассказывала монотонным голосом, наполненным такой тоской, такой жалостью… Фрунзе и Котовский видели, как течет скупая слеза по обветренному лицу крестьянки, которая ловила каждое слово Смирновой и все качала-качала головой, закутанной в деревенский желтый полушалок.

— Утром подала ему кофе, — тихо, срывающимся голосом рассказывала Смирнова, — а он наклонился приветливо так и прошел, пить не стал, ушел и лег у себя. Я все надеялась — выпьет. Ждала. А ему уже плохо стало… Сказали мне, чтобы горячие бутылки несла. А какое — они уж не нужны ему были… Вбежала я наверх — Мария Ильинична стоит сама не своя, черная какая-то. Тогда я прямо к Владимиру Ильичу в комнату. Вошла, а Надежда Константиновна возле постели сидит и держит его руку. Санитары приехали, навзрыд плачут, не стесняются. Доктора бледные стоят. Вот, голубушка, горе-то у нас какое…

Этот бесхитростный рассказ как-то особенно потряс двух бывалых солдат, закаленных, многое повидавших — Котовского и Фрунзе. И позднее, стоя в почетном карауле у гроба Ленина в величественном зале Дома Союзов, они все еще были заполнены этим большим чувством всенародного горя, а в ушах у них звучали слова Смирновой: «Вот, голубушка, горе-то у нас какое…»

2

Беспартийные рабочие и служащие Московского депо Рязано-Уральской железной дороги однажды отремонтировали в неурочное время паровоз. Впереди к паровозу прикрепили надпись: «Беспартийные — коммунистам». И решили послать паровоз в Горки, Владимиру Ильичу. Приложили письмо, где сообщали, что на собрании единогласно постановили избрать дорогого Владимира Ильича почетным машинистом. И далее в письме говорилось:

«Вручая тебе паровоз, рабочие и служащие не сомневаются, что ты, Владимир Ильич, как опытный машинист, привезешь нас в светлое будущее».

Владимир Ильич был доволен подарком, оценил и послание. Единственно, что его озадачило, — как поступить с паровозом. Когда ему присылали продукты, он отправлял их в детский дом. Но ведь не пошлешь в детский дом паровоз!

Это было в 1923 году… А теперь, ровно через год, именно этот паровоз доставил в Москву траурный поезд, в котором находился гроб с телом Владимира Ильича.

3

Громадный зал обтянут крепом. Стоит строгая тишина. Звонко отдаются под сводами шаги сменяемых в почетном карауле.

Мария Ильинична и Надежда Константиновна. Дзержинский и Ворошилов. Фрунзе и Егоров. Постышев и Тухачевский. Котовский и Орджоникидзе. Киров и Блюхер…

Нескончаемо шествие народа. Несмотря на мороз, длинная вереница людей не уменьшается ни днем ни ночью. Разводят костры, чтобы погреться. Но никто не расходится. И надо видеть лица людей — женщин, мужчин, детей, стариков, пришедших проститься с Ильичом, чтобы понять, как велика их любовь. А поминутная смена почетного караула у гроба Ильича превратилась в демонстрацию силы и единства ленинской партии. И сколько промелькнуло у каждого неизгладимых воспоминаний, сколько мыслей возникло в эти несколько минут!

Феликс Эдмундович Дзержинский думал о том, что отравленными пулями в Ленина стреляла не одна фанатичная террористка Каплан. Ему было известно многое такое, о чем другие могли только догадываться. И Дзержинский готовился к дальнейшей беспощадной борьбе, к отстаиванию ленинских позиций.

Дзержинский не ошибался. Ведь именно сейчас, в эти дни, когда советские люди так глубоко скорбели об утрате, за рубежом лобызались и поздравляли друг друга. Даже наиболее дальновидные и сдержанные из эмигрантов поддались общему психозу.

Рябинин повстречал как-то великого князя Дмитрия Павловича. Великий князь ходил теперь в гольфах, имел спортивный вид и прилагал все усилия, чтобы никто не принимал его за представителя царской фамилии. Но на этот раз у него не хватило выдержки. Он обнял коммерсанта Рябинина и воскликнул:

— Христос воскресе, дорогой Сергей Степанович! Думаю, что не ошибусь, если скажу: это все!

— Будем надеяться! Будем надеяться!

Более они не добавили ни слова, но оба отлично поняли, что речь идет о смерти Ленина, о том, что с его уходом, по их расчетам, рухнет все здание социализма.

Дзержинскому было достаточно хорошо известно о таких настроениях в кругах белой эмиграции. Иного нечего было и ждать. Но кроме того, Дзержинский еще знал о поведении некоторых оппозиционеров, о подозрительном совпадении во взглядах с эмигрантами у одного человека, числившегося в рядах Коммунистической партии.