Котт в сапогах

— Хорош тряслы проветривать, — тихо зарычал третий волк, заходя с противоположной стороны. — А то копытастую разбудите. Ломно по лаполому-то гнать будет, скинется. Мочите белку, а я копытастую завалю. Ужо брюхла напитаем сегодня!

— Свое трясло подбери! — рыкнул на него Крест. — Я рогатых валил, когда твой дед еще мамкину титьку сосал!

— Да я что? — сразу стушевался тот. — Я ж как лучше. Я ж и грю: ты — старый, Беспалый — хромой, у меня жаба в нутре дышать мешает. Скинется копытастая, не догоним.

— Коли еда проявляет смелость, надо ей уважение оказать! — твердо прервал его седой волк. — Мы все еще волки, а не псы, надо традиций держаться. Эй, городская белка, ты можешь уйти, нам нужна только лошадь. Ты нам не нужен, все равно в тебе мяса — на один зуб.

Кровь разом бросилась мне в голову. Может быть, я и не лучший командир — не самый храбрый и не самый удачливый, — но ни разу не запятнал себя позором, спасая свою шкуру за счет подчиненных.

— Я вам не белка, блохастые сявки! — зашипел я, выгнув спину. — С вами говорит капитан ландскнехтов Густав Конрад Генрих Мария фон Котт! Убирайтесь, или, клянусь Девой Марией, я сошью из ваших шкур себе теплый плащ на зиму!

— Хрена себе! — Крест аж сел, услышав такую отповедь. Потом лег. На спину. И начал кататься по земле, поскуливая от смеха. Его банда не отставала в веселье от вожака.

— Капитан!

— Фон Котт!

— Вот умора!

— Убил… ох, не могу, натурально убил и съел!

И тут Иголка подо мною вздрогнула и открыла глаза. Неудивительно, в общем, при таком-то шуме. Увидев прямо перед своей мордой катающихся от смеха по земле волков, она закрыла глаза, помотала головой, открыла… Дико заржала и взвилась на дыбы. Толстому волку, жаловавшемуся на одышку, не повезло больше всех — опускаясь, Иголка приложила его копытом точно в лоб. Впрочем, мне повезло не больше — обезумевшая от страха лошадь рванула прочь с такой скоростью, что я едва успел вцепиться в край попоны и болтался в воздухе, в ужасе глядя на мелькающие вокруг деревья. Каким-то чудом Иголка, скакавшая не разбирая и даже толком не видя дороги, умудрялась не спотыкаться и не врезаться в деревья. Место ночлега мгновенно осталось позади. Беспалый и Крест пытались преследовать нас, но быстро отстали. Я уже было перевел дух, но тут увидел, что попона начинает потихоньку сползать, стаскивая заодно и мешок с моими вещами.

— Иголка, стой!

Бесполезно.

— Стой, волки отстали!

Бесполезно.

— Тпруууу!

Не слышит!

Я попытался перебраться по попоне вперед, на спину лошади, но добился только того, что проклятая тряпка окончательно соскользнула, и я закувыркался по дороге, словно сорванное ветром перекати-поле. Сверху меня накрыло попоной да еще хорошенько приложило мешком. Когда я смог встать на ноги, лошади уже и след простыл.

— Проклятье… Проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье… — От накатившей волны отчаяния у меня не было сил даже выругаться как следует. Я мог лишь тупо повторять одно и то же слово «проклятье», пока оно окончательно не потеряло всякий смысл. Все было плохо. Теперь у меня не осталось даже Иголки — единственного друга, единственной живой души, знавшей, кто я на самом деле. К тому же кошки — не бог весть какие ходоки, без лошади мне ни за что не догнать колдуна и его помощницу. Положение — хуже быть просто не может!

— Кто здеся? — неожиданно пробасил кто-то над моей головой.

В кустах заворочалось, затрещало, и на дорогу шагнул самый здоровенный парень, которого я видел в своей жизни. Конечно, то, что мне теперь на всех людей приходилось смотреть снизу вверх, тоже играю свою роль, но человечище и в самом деле был огромный. К тому же лохматый, бородатый и скверно пахнущий. Судя по одежде и дубинке в руках — разбойник. Кто тут сказал, что хуже быть не может?

— Кто здеся? — повторил разбойник, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте.

Мне-то вполне хватало того скудного света, что давало ночное небо, так что парень был у меня как на ладони. Спрятаться не составило бы труда, но мне было безумно жаль своего роскошного мундира, почти новых сапог, а особенно — меча! Я попытался тихонько уволочь мешок в кусты, но слух у разбойника оказался куда острее зрения. С неожиданной для такой туши скоростью он прыгнул ко мне и стал размахивать дубинкой, надеясь зацепить невидимого противника. И, надо признать, будь на моем месте человек обычного роста, этот прием наверняка сработал бы. А так, покрутившись и безрезультатно помахав дубиной, парень замер и вновь прислушался. Потом грозно рявкнул:

— А ну выходь! Бицца давай! Это лес Булыги!

Выходить я, разумеется, не собирался. Во-первых, пасть от дубины вонючего разбойника для капитана ландскнехтов позор неописуемый. Во-вторых, допустить такое непотребство в облике кота — как-то уж совсем нелепо. Семь поколений моих благородных предков не одобрили бы подобной глупости.

Напрасно прождав некоторое время, разбойник порылся в поясе и вытащил огниво. Быстро запалив трут, он подозрительно огляделся, подобрал сухую ветку и сделал из нее импровизированный факел. Тут уж не заметить мой мешок и попону мог разве что слепой.