Котт в сапогах

— А завтра будут судить. Его здесь хорошо знают. Лет пять назад он пришел в село. Устроился батраком к тогдашнему старосте. А через год старосту убил, дом его спалил, а сам ушел в лес и стал на дороге разбойничать. Как уж на него ни охотились, а выловить не смогли. Ан вот он и сам явился! Теперь наверняка повесят…

— Понятно. — Я почесал за ухом. — Слушай, а ведь твой двор — первый на дороге из леса, а ты все время во дворе…

— Ну?‥

— Ты не видел — не приходили ли в деревню вчера или сегодня утром два путешественника — старик и девушка в мужской одежде? Или, может быть, прибегала испуганная неоседланная лошадь?

— Ерунду ты какую-то несешь, — недовольно буркнул пес. — Ничего подобного я не видел, а и видел бы — не сказал бы! Ты тут безобразия нарушаешь, а я буду тебе помогать?

— Да как хочешь, — фыркнул я, выбираясь на дорогу. — Нравится тебе в доблестного стражника играть — играй, кто ж тебе не дает? Думаешь, хозяин оценит твою верность? Как же! Раздобудет молодого щенка, а тебя вышвырнет на улицу!

Конечно, столь мелкая месть недостойна благородного дворянина, но не вызывать же мне его на дуэль в самом-то деле?

Во всю прыть, которую только могли развить лапы, я припустил вслед за толпой, в середине которой возвышались широченные плечи и опущенная голова Булыги. Да… кошки явно не созданы для долгого бега! С места я рванул очень даже прилично, но вот долго такой темп выдержать не смог. Пришлось присаживаться, переводить дух и дальше уже бежать легкой трусцой. Нет, какой-никакой, а транспорт мне необходим…

Тем временем толпа довела Булыгу до жилища старосты — большого крепкого дома, крытого, в отличие от остальных, не соломой, а черепицей. Вышедший на шум мужик был под стать дому — крепкий и массивный. Изрядное чрево лишь добавляло ему солидности, как и гладкая благообразная борода. Как и все селяне, староста одет был неброско — будний день ведь, — но в почти новую одежду. При виде Булыги лицо его выразило сложную гамму чувств — начиная от испуга и заканчивая торжествующим злорадством.

— Ай, молодцы! Все-таки заловили душегуба! Кому удалось?

— Да это… — замялся один из «ловцов». — Сам он приперся. Клара пошла за водой к колодцу и увидала, как он топает прям по главной улице. Совсем обнаглел!

— Вот дела. — Староста обошел вокруг связанного разбойника, разглядывая со всех сторон, словно какую диковину. — Или и впрямь обнаглел, или окончательно сдурел. Он и раньше-то не великого ума был, а от жизни в лесу небось последний потерял.

— Ум-то, может, и потерял, да не весь! — встрял все тот же мужик. — Глянь, что у него в мешке заплечном нашли!

— Ишь ты… — Староста осторожно повертел в руках меч, потрогал ткань мундира. — Вещи-то знатные, явно дворянину или богатому купцу принадлежали. Признавайся, упырь, кого ограбил?

— Булыга не грабил! — с некоторым даже достоинством возразил разбойник. — Это моего господина. Он сказал нести.

— Нет, вы только послушайте! — всплеснул руками староста. — «Моего господина»! И как только ума хватило такое придумать?! Кто ж тебя, чучело лесное, в слуги возьмет? И где твой господин сейчас? Почему ты один пришел?

— Здесь… — Булыга растерянно огляделся, видимо только теперь сообразив, что меня рядом нет. Я благоразумно спрятался за калитку. — Был только что здесь! Господин! Господин, где вы?! Помогите мне, господин!

— Ой, умора! — сквозь смех простонал староста. — Он ведь, похоже, и впрямь какого-то господина зовет! Совсем умом тронулся! Ну ведите его пока в погреб, завтра разберемся…

Пока Булыгу под гогот толпы заталкивали в погреб, я незаметно прокрался в дом старосты — благо дверь он закрыть за собою забыл. Внутри дом производил еще более солидное впечатление — пожалуй, местный староста живет побогаче, чем иные знакомые мне дворяне! Да и, если подумать, остальные селяне выглядели вполне себе сытыми и довольными жизнью, одежда на всех справная… Интересно, чем же они таким промышляют в своем захолустье? Не торговля же овощами с огородов приносит такие прибыли?

Тут в дом вернулся староста, и я вынужден был немедленно искать убежище под кроватью. Покрывало свешивалось до самого пола, так что мне совершенно не видно было, что происходит в комнате, зато отлично все слышно. Надо сказать, кошачий слух не только намного сильнее человеческого, но и чувствительнее — в том смысле, что разнообразные звуки приобретали множество оттенков, человеку недоступных.

Так, например, в звуке шагов старосты мне совершенно отчетливо слышалось раздражение и почему-то — страх. Страх этот выдавало и бормотание, с которым староста принялся расхаживать по комнате. Большей частью то были разнообразные и довольно заковыристые ругательства, но в том, как они произносились, в интонациях — во всем этом была растерянность и все тот же страх.

— Берта! Иди сюда! — решившись на что-то, рявкнул староста.

— Сам и иди, если тебе надо! — немедленно отозвался сварливый женский голос откуда-то из глубины дома. — Я тебе что, собачонка какая, по первому слову бегать? Некогда мне!

— Берта, я тебе сказал, иди сюда! Или сам приду, но ты отведаешь тумаков!