Коулун Тонг

— Но ведь это не так уж важно, а? — произнес Чеп, мысленно уже собравший чемоданы.

— Еще бы не важно! Дело пахнет преступностью и коррупцией, взятками на каждом шагу, откатом для полиции, детским трудом, работой за гроши. И, наверно, бардаками вдоль всей Сентрал. — Отхлебнув пива, Хойт заключил: — И все за бесценок. Прелесть.

Несколько дней подряд мистер Хун регулярно звонил Чепу и информировал о том, как продвигается дело. Чеки скоро будут выписаны, новая фирма уже зарегистрирована под названием «Полная луна» на Каймановых островах. «А где эти самые Каймановы острова находятся?» — спросил Чеп у Монти, а тот ответил: «По-моему, на тропике Рака»… А еще мистер Хун вновь и вновь предлагал обмыть сделку.

«Обмыть» — то есть собрать свидетелей, пощелкать фотоаппаратами, обменяться никчемными подарками, съесть, неискренне хихикая, отвратительный ужин, завершить сделку, подписать бумаги.

— Я занят, — отрезал Чеп.

Болен, занят, беспомощен — вот шаткие отговорки, за которыми он прятался от печальной истины: его душа сохнет, он теряет свое дело и дом, теряет мать, ополчившуюся против него самого и против Гонконга.

— Почему бы вам не пригласить мою мать? Она обожает вечеринки.

— Это между нами, мужчинами, — возразил мистер Хун.

Следовательно, ее подписью он уже заручился.

Также это значило, что вместо сближения с его матерью, которая была благодарна Хуну и охотно воспользовалась бы возможностью порассказать ему всякие байки, Хун присосался к Чепу, который его терпеть не мог. Казалось, удостоверившись в слабости Чепа, Хун захотел еще прочнее втереться в его жизнь, содрать с Чепа три шкуры, поиграть с ним в кошки-мышки, смакуя унижение иноземного дьявола, кичась своею властью.

Не называя вещей своими именами — впрочем, он мог и не знать этих имен, — Хун, по-видимому, хотел принудить Чепа к участию в пирушке. «Надо отпраздновать как следует», — лаконично выразился он, но Чеп отлично понимал, что за этим стоит: попойка, кутеж, загул и кое-что почище. Очень английский обычай в определенном смысле, рассудил Чеп, но и очень китайский тоже.

Когда люди пируют, за спинами у них каким-то загадочным образом маячит их нищее, голодное прошлое, где никогда ничего не бывало вдосталь, где попойки были редкостным, нетерпеливо предвкушаемым событием; эти приукрашенные фантазией услады сродни маниакальной алчности: так пьяницы на каждое Рождество до хрипоты орут песни и набираются под завязку, чтобы потом облевать себе все ботинки. Типичное времяпрепровождение для очень многих англичан, живущих в Гонконге. Чеп втайне подозревал, что его мать тоже имеет слабость к подобным пирушкам, пока она не объявила их пошлыми; тут-то у него отпали все сомнения, поскольку Бетти ругмя ругала именно то, что ей было всего желаннее.

«Как же эти местные о деньгах талдычат — фу, пошляки они и свиньи», — обожала твердить Бетти до того, как появился мистер Хун со своими девятью миллионами гонконгских долларов в банкнотах Гонконгско-Шанхайского банка, на которых изображен длиннолицый английский лев. Тут и дурак догадается: настойчивые уговоры отпраздновать сделку — «затянуть петлю», как понимал это Чеп, — доказывают, что мистер Хун происходит из крестьянской семьи, искони не знавшей хороших урожаев. Мистер Хун приехал из Китая. Китай сидит на голодном пайке. Все они такие — бойкие на язык, но оборванные, учтивые, но беспощадные. Цивилизованные каннибалы — пользуются салфетками, благопристойно ведут себя за столом и все равно мечтают лишь о том, как бы вонзить в тебя клыки. Впрочем, веди себя Хун по-иному, Чеп насторожился бы еще больше — но отличный английский мистера Хуна скрывал под собой все что угодно, кроме утонченности. Просто этот китаец лучше образован, чем его незадачливые гонконгские братья, а их превзойти несложно: местные школы в плачевном состоянии.

Мистер Хун не отступался, названивал Чепу на работу.

И вскоре припер его к стенке — что было неизбежно, учитывая податливость Чепа, особенно при настойчивом напоре; Чеп понял, что от пирушки не отвертеться. Измором Чепа можно было вынудить совершить то, на что бы он не пошел даже под давлением самых разумных аргументов; таким его сделала мать. Оставалось лишь договориться, как, собственно, праздновать.

— Если вы имеете в виду банкет, — произнес Чеп, привычный к гонконгским банкетам: скука, неразличимые по вкусу блюда, напрасные траты, едва замаскированные субпродукты: рыбьи головы, свиные ножки, губчатый рубец, сухожилия, и таких помоев запросто могут подать хоть пятнадцать перемен, — любой банкет, вы зря теряете время. От китайской кухни у меня дикая мигрень.

— Не банкет, просто мы вдвоем, — сообщил мистер Хун.

Радость-то какая — ничем не лучше банкета. Чувствуя свое бессилие, Чеп опасался общества человека, который его сломил. Энтузиазм Хуна тоже как-то настораживал.

— Тогда просто пропустим по рюмочке, — заключил Чеп.

— Но не по одной! — вскричал мистер Хун.