Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

В. Л.: Да, Великой Отечественной. Участник Сталинградской битвы.

Т. В.: Как я уже говорила, вы умели дружить, вы умели уважать это чувство, развивать, хранить, и успевали уделять внимание своим друзьям.

В. Л.: Они начали учебу в институте, как раз на переломе эпохи. Умер Сталин, они кончали последние классы, и где-то в пятьдесят шестом году поступили в институт (В институт Юрий Коваль поступил в 1955 г.). Как раз после Двадцатого съезда. Это был такой неожиданный глоток воздуха. И мы, которые не могли мечтать даже выставить какую-нибудь одну свою работу…

Т. В.: Я забыла представить вас как замечательного скульптора…

В. Л.: Да… Скульпторы… Лемпорт — это я. А еще со мной работали Сидур и Силис. Был в давние времена такой единый коллектив… Вдруг нас приглашают в Академию художеств с выставкой, как раз после Двадцатого съезда. Тут еще вдобавок мы написали статью разгромную «Против монополии в скульптуре». Казалось, нас должны бить и бить, а нам — пожалуйста, приходите. Мы туда вместо серьезной скульптуры — разных там колхозников с цепами, рабочих с молотками, вождей серьезных с орденами — вдруг представляем керамических обнаженных женщин, которых стыдливый сталинизм вообще не хотел видеть. И вот на эту выставку пришла целая группа студентов, среди них были Юрий Визбор, Юлий Ким, Галя Царапкина, Галя Эдельман, Галя Гладкова, Илья Габай, Алик Ненароков.

Что самое интересное, очевидно, вот этот глоток свободы, закваска такая породила и знаменитых людей. Люди, которых я перечислил, они все стали известными и актерами, и художниками, и журналистами, и писателями, педагогами… И с ними, вроде лидер их, Юрий Коваль… Такой красавец. Такой забавный какой-то человек. Талантливый живописец, тогда он еще не был писателем, он писал картины. И когда мы все познакомились и сделались друзьями, он даже стал работать у нас в мастерской. В мастерской развернул свои полотна, и надо сказать, что увлек и нас троих живописью. После этого мы тоже стали заниматься живописью, которая позднее вошла в цветные керамические панно или просто в картины отдельные, потому что я уже, скажем, выезжая куда-нибудь за границу, — а приходилось быть и в Африке, и в Италии, и в Греции, и во Франции, — я прежде всего брал с собой листы бумаги, стульчик раскладной, пастель и рисовал на улицах. Это с легкой руки Коваля. А Коваль в свое время говорил: «Обязательно нужно писать гениально». И он действительно невероятно цветными делал свои полотна.

Т. В.: Ну, он так и писал, между прочим…

В. Л.: Так он и писал…

Т. В.: Ваше поколение, и особенно тех перечисленных людей, которые пришли к вам на выставку, еще отличает то, что они очень многосторонние, абсолютно разножанровые. В. А: Да, разножанровые… Мы все занимались живописью, даже великий поэт Слуцкий нас однажды сводил с Юрием Ковалем к Анне Ахматовой. И мы написали ее портрет. Каждый в своем жанре. Юра в каком-то таком модернистском духе ее написал, а она так спокойно сидела, такая уже очень старая женщина, неподвижная, в кресле. Она сказала: «Ну что ж, это вполне может быть».

С Ковалем мы тогда и потом много раз выставлялись на выставках Даже в прошлом году, в Твери, у нас была большая выставка, где Коваль выступал со своими эмалями на религиозные темы. Когда Коваль закончил институт, у нас был перерыв в отношениях, потому что Коваля заслали в деревню Лаишево (Деревня называлась Емельяново), в Татарию, такая глубинка, конечно, без всяких удобств, одна только печка и тараканы на потолке. Коваль написал лучшие свои рассказы о природе, будучи в Татарии.

Когда режиссер Тед Вульфович познакомился в нашей мастерской с Юликом и Юрием, он пригласил их на фильм «Улица Ньютона, дом один». Там они блестяще спели Юли-ков репертуар, который он написал, будучи на практике на Камчатке. Причем их поставил на главные роли, даже неплохо по тому времени заработали. Но, как Юре часто сопутствовало, когда он стал переодеваться в костюмерной, у него деньги украли… После фильма Алла Гербер, которая ныне депутат Верховного совета, а тогда просто писатель, написала о них большую статью в «Юности», которая называлась «Начинающие менестрели». Время шло. Оттепель стала подмерзать. Юлик, который стал зятем Петра Якира, сделался диссидентом, запретили ему подписываться Кимом.

Т. В.: Даже не запретили, так сложилась ситуация…

В. Л.: Он стал Юлием Михайловым…

Т. В.: Да, но существовал тогда замечательный каламбур: «Как Ким ты был, так Ким ты и остался»…