Коварная дама треф

Все это время надрывался звонок.

— Повопи, повопи у меня, — приговаривал Лавр Павлович и величаво продефилировал к двери.

Гость был незнаком и внушал озабоченность. Уж больно серьезен, и при галстуке.

— Чем обязан? — спросил Фридман.

— Можно войти? — торкнулся вперед гость.

— Я не одет.

— Ничего. Я подожду. — Незнакомец уже втиснулся в квартиру.

— Ну что же, — потеснился Фридман, но не сдавался еще. — Милости, как говорится, просим, хотя, конечно, незваный да ранний гость, сами понимаете, хуже… Как это? Или я ошибся?

— Вы ошиблись.

— Из жэка?

— Не совсем.

— Тогда, может, с радостью? — схохмил Лаврушка от безысходности, совсем отступая от двери.

— Я по случаю. Здравствуйте, Лаврентий Павлович, — и незнакомец сунул ему под нос красную книжицу, на корочке он успел рассмотреть грозные щит и меч над надписью «удостоверение».

— Муракин. Владимир Иванович. Комитет государственной безопасности, — то ли шепнул втиснувшийся, то ли за него кто-то проговорил на ухо Лаврушке.

Тот растерялся.

— Вы не волнуйтесь. Я думаю, мы успеем пообщаться. Вы на кафедру не опоздаете, — продолжил гость. — Куда удобнее пройти?

— На кухню, — не забыв про Варьку в ванной, с трудом сообразил Лаврушка.

Гость, маленький, неказистый, лысый, глазасто огляделся, словно отыскивая нужные ему предметы. Даже носом повел, принюхиваясь. Задержался на сброшенном впопыхах Варькой халатике, выпирающем своей яркостью среди строгой темной полированной родительской мебели, на ее тапочках — дурочка, перепугавшись, босиком убежала, на пылесосе с проводом, так и торчащим в розетке. Крякнул, хмыкнул, утер нос кулачком и, не снимая черных поскрипывающих полуботинок, видно, новеньких еще, проскользнул на кухню, где совсем некстати на кофейном столике примостился Варькин носовой зелененький платочек. Он взял его осторожно, как обнаруженное невесть что значительное, и поднял двумя пальчиками к своему длинному птичьему носу с горбинкой.

— Уборщица забыла, — хотел выхватить платочек Лаврушка, но промахнулся, так как тот сдвинул в сторону свою руку и зашмыгал носом.

— Ва-ря, — по слогам прочитал-произнес гость вышитую «стебельком» надпись на платочке. — У вас, Лаврентий Павлович, уборщица, как у доктора Айболита, тоже Варвара. Ругачая или кусачая? А может, ласковая?

Фридман не знал, что отвечать, как гость неожиданно назвал его по имени и отчеству, именно Лаврентием Павловичем, у него что-то екнуло внутри и слегка начало подташнивать, хотя он изо всех сил старался не подавать вида.

— Кофе?

— Не откажусь, — уселся за стол ушастый, осматриваясь и не оставляя платочек. — Чуть свет, знаете ли, на ногах. А вы, значит, только встали? Поздненько встаете? А с другой стороны — куда же вам спешить?

Лаврушка копался в шкафу, подыскивая лысому чашку; родительскую посуду трогать было запрещено, чтобы не побить, а лишнего в доме не держали; на столике маячил Варькин бокальчик с цветочками, он схватил его с облегчением.

— Вам с сахаром?

— Я сладкий люблю, — хмыкнул гость и даже облизнулся. — Бросьте кусочков пять.

— А не вредно?

— Не вредно. Я молодой. Кости еще укрепляются, — снова хмыкнул «ушастый», не уставая бегать глазами по комнате, нашел книжицу стишков, тоже из Варькиных владений, начал листать.

«Вот дура, сколько всего сюда натаскала!» — злился про себя Лаврушка, разливая кофе, он и не замечал никогда присутствия ее вещей в квартире, а этот «ушастый» минуту пробыл и чего только не отыскал!

— Откуда это у вас? — вдруг зажав страницу, уставился «ушастый» на Лаврушку.

— Что? — не понял тот.

«Ушастый» прочитал без выражения:

— «Мы тайнобрачные цветы… Никто не знал, что мы любили, что аромат любовной пыли вдохнули вместе я и ты…» Откуда это?

— Я не знаю, — смутился Лаврушка. — Кто это?

— Это? — «Ушастый», не закрывая книжку, завертел ею, ища название. — Тэффи[5] какая-то? Интересно?

— Сроду не слышал, — откровенно признался Лаврушка. — Уборщицы книжка. Ее. Кого ж еще!

— Забавно, — покачал головой «ушастый», — занятная у вас прислуга.

— Ну какая же это прислуга? — смутился опять Лаврушка, казалось, гость только тем и занимался: то смущал его, то загонял в тупик. — Она и не прислуга. Прибираться наняли родичи, пока сами отсутствуют.

«Ушастый» долистал книжку, и, раскрыв там, где читал, продолжил, но теперь уже старался выдавать нотки в голосе:

Там, в глубине подземной тьмы,
Корнями мы сплелись случайно,
И как свершилась наша тайна —
Не знали мы!
В снегах безгрешной высоты
Застынем — близкие — чужие…
Мы — непорочно голубые,
Мы — тайнобрачные цветы!

— Кхе, кхе! — закашлялся чтец, закончив строчку, будто его пробрало или запершило в горле. — Какие прозрачные и трогательные! Вы не находите, Лаврентий Павлович?.. И что это? Я не разберу. В стихах я не дока, не дока. Непорочно голубые — это кто?

— Да кто же их знает! — не находил себе места Лаврушка. — Я тоже стихами не баловался никогда. Шут с ними.