Коварные алмазы Екатерины Великой

– Извините, я перебила, – еще раз виновато улыбнулась Эмма. – Вы говорили, что мешка с бриллиантами у вас нет, но…

– Но! – подхватила Фанни, которая эту речь практически весь день обдумывала и даже набросала на листочке бумаги. – Но я живу безбедно, поверьте мне. Le Volontaire приносит стабильный доход, у моего дела прекрасные перспективы. Конечно, управлять таким бистро должен мужчина, причем молодой мужчина. Что бы там ни говорили об эмансипации, наша страна – страна мужчин, – слабо улыбнулась она.

– Успокойтесь: весь наш мир – мир мужчин, – усмехнулась Эмма. – Впрочем, погодите, я что-то не возьму в толк. Если Роман вернется к вам, вы предложите ему стать управляющим вашей собственности?

– Нет, я предложу ему стать моим мужем. – Надо же, удалось-таки выговорить это, а она боялась, что онемеет от страха. Теперь главное – не останавливаться. – Он получит в свое распоряжение Le Volontaire, мои доходы, мой банковский счет (повторяю, я не миллионерша, но деньги у меня есть), мою квартиру, а через некоторое время все, что мне перейдет в наследство от одной престарелой родственницы. – Прости, милая тетушка Изабо, но сейчас все ставится на кон, а там или она получит все, или… или ничего не проиграет, кроме счастья. – Словом, я предлагаю Роману именно ту стабильность, которой он лишен.

– Миленькая моя, – прошептала, видимо, потрясенная Эмма, – вы хотите замуж за Романа? Но он ведь мальчишка! Он вам годится…

– Я знаю.

Если бы у ее собеседницы была душа или, к примеру, сердце, она, возможно, и пожалела бы эту несчастную пешку. Но в том-то и беда, что душа ее была продана дьяволу, а сердце… сердца у нее, очень может быть, никогда и не было, а с левой стороны груди был прилажен отличный, здоровый мотор для перегонки крови. Недаром же она считала любовь всего лишь средством для укрепления сердечной мышцы. Беспрестанно тренировать эту самую сердечную мышцу, рискуя ее надорвать, Эмме нравилось больше всего на свете.

– Я знаю, что вы хотите сказать, – продолжала Фанни, – но лучше не нужно. Ничего не говорите! Роман для меня – все, все на свете, вы понимаете? Он может быть мне мужем, отцом, сыном, любовником, братом. Рядом с ним я чувствую себя вовсе не старой, мудрой и опытной. Да, и это тоже, но еще я чувствую себя девочкой, которая полюбила впервые и не знает, что делать со своей любовью. У каждого из нас свой мир, в котором другой ничего не понимает. Мы можем быть друг для друга проводниками в этих мирах, переводчиками с чужих языков на наш общий, а любовь смягчит и сгладит все, что должно отдалять нас друг от друга. Моя любовь, конечно, – тут же поправилась она с кривой, страдальческой усмешкой. – Моя любовь! Я понимаю, что когда-нибудь Романа потянет к молоденькой девушке, ему захочется иметь детей и все такое. Ради выгоды можно спать с не слишком молодой дамой до поры до времени, но когда это время наступит, юный любовник должен будет уйти в другую жизнь – и уйдет.

Она осеклась, взглянув в лицо Эммы. Внезапное страдание так исказило ее черты… Что с ней?

Эх, если бы Фанни знала, если бы только знала, что именно в эту секунду положила незримый черный шар на незримую чашу весов, где как раз сейчас решается, жить или умереть Роману Константинову после того, как безумное предприятие, в котором он участвует, увенчается успехом!.. Шансы были равны, мучительные pro и contra до этой минуты находились в равновесии. Что же ты наделала, Фанни?..

Что с Эммой? А разве не ясно? Фанни все время забывает, что Роман – ее сын. Какой матери будет приятно, когда страстью к ее молоденькому, свеженькому, гладенькому мальчику вдруг воспылает ее ровесница, с теми же морщинками у глаз, с тем же намеком на второй подбородок и складками у рта?

Ну, это сильно сказано, положим. Никакого второго подбородка и даже намека на него нет ни у Эммы, ни у Фанни, морщинки у глаз обозначают места, где раньше были улыбки (поклон вам, великий шутник Марк Твен), складки у губ совсем не такие клинические, и если прибегнуть к ухищрениям современной косметологии, их можно убрать за один сеанс.