Коварство Золушки. Современные рассказы о любви

– Вы гармонично смотрелись рядом, – заметил Окиянин (Что он делает? Зачем он говорит то, что говорит?!).

– А? – рассеянно переспросила она.

– Нет, ничего.

Окиянин понял, что он должен что-то сказать, отвлечь ее от мыслей, какими бы они ни были. Ну! – приказал он себе и начал говорить. Он вспомнил о том, как он решил впервые ей позвонить по телефону, выпрошенному у Кости под вполне благовидным предлогом. Как он смущался поначалу и заранее готовил все, что произнесет в трубку. Как приходил к ней под окна и не мог уйти. Просто физически не мог. Часами. Так и стоял там, глядя на тени за занавесками. А как она впервые пошла с ним на концерт, потому что играли ее любимый Первый концерт Чайковского и она еще сказала ему, что нет для нее места праздничней, чем классический Большой зал филармонии: мрамор белоснежных колонн и темный бархатный пурпур. И нет ничего более праздничного в праздничном, чем первые торжественные раскаты Первого концерта…

– Я устала что-то, Оушен, – прервала его Варя, и Яр с ужасом понял, что она просто не слушала его. Попытка перебить ее воспоминания о Каравае ИХ воспоминаниями, более давними, и с ним, Окияниным, связанными, не удалась. Он торопливо расплатился и повел ее к выходу. Она не взяла его руку, как делала почти всегда в последнее время. Они шли как чужие по направлению к отелю, и тело Окиянина вдруг показалось ему невыносимо тяжелым: он с трудом заставлял себя перебирать ногами. А в голове почему-то прокручивались кадры, застрявшие там с какой-то военной кинохроники: рушащиеся дома. В одно мгновенье осыпаются стены, обваливаются крыши, летят из проваливающихся окон клубы пыли… «Что ты так испугался? – спрашивал он себя, идя чуть позади Вари узкими лиссабонскими улочками. – Все же в порядке», – убаюкивал он внезапную боль логикой: вот смотри, она рядом, она твоя жена, вы идете в отель, где будете вместе спать… Но один взгляд на ее спину, и логика опять уступала место рушащимся зданиям, сердце ныло, стучало: что-то происходит в ее голове в этот самый момент. Хотелось отвернуть эту голову к черту, выдавить из нее все воспоминания не о нем, Окиянине.

Войдя в отель, он сразу прошел в душ: просто не нашел в себе сил встретиться с ней глазами при электрическом свете. И прочесть в них приговор своему глупому сердцу, иллюзиям, к которым он уже так привык. Он стоял под душем, прикрыв глаза, и сквозь сомкнутые веки ему показалось, что с него потоком стекает кровь; пенясь, окровавленная вода кружится вокруг водостока. Он выключил воду и провел рукой по запотевшему зеркалу. Никакой крови – только бледное, несмотря на горячий душ, лицо. И близкопоставленные глаза. Которые она так и не смогла полюбить. И он вдруг вспомнил, где уже слышал этот Варин смех: в их первую встречу с Караваем. Вспомнил бар пансионата, лицо Каравая напротив… Яр открыл дверь и прошел в комнату. Свет был погашен. Варя лежала и старательно дышала, изображая Варю спящую. Бесполезно – усмехнулся про себя Окиянин. За это время он выучил наизусть ритм ее дыхания во сне. Он лег рядом и отвернулся к стене. Вот и еще одно доказательство, подумал он. Наш первый вечер без занятий любовью. Он лежал в темноте и ждал, пока дыхание Вари и правда станет ровным, а потом встал и, одевшись в темноте, вышел из комнаты.

Гостиница располагала библиотекой для проживающих: просторной комнатой с огромными окнами на Тахо и крыши. Не зажигая электричества, Окиянин сел в кожаное кресло перед окном. Свет проезжающих машин пробегал по его окоченевшему лицу. Логика, поиграв по просьбе сердца чуть-чуть на слабую сторону, как всегда, закончила на сильной. Итак, говорила логика, ты все придумал. Ты выдумал, что любим. Но вспомни, разве она тебе это когда-нибудь говорила? Она ведь честная девушка. Когда не любит, в любви не признается. Окиянин мрачно хмыкнул в темноте. Только выходит замуж. Яр сидел и по одной вспоминал все мелочи, которые он отодвигал от себя в счастливой эйфории последний месяц. О, пустячки, не стоящие того, чтобы на них останавливаться, так, смешно даже упоминать, не правда ли? Взгляд в сторону, во время его многочисленных признаний, рука, не задерживающаяся подолгу в его руке, избегание тем, связанных с Караваем. Впрочем, тут нельзя обвинять одну Варю. Он тоже тщательно избегал даже приграничных бесед. Почему же ты думал, что через семь лет все будет иначе? – задавал он себе снова и снова страшный в своей простоте вопрос. Разве ты изменился? Разве стал похож на Каравая? Нет, ты стал более зрелой версией себя же, Окиянина.

Но Окиянин был ей никогда не нужен.