Ковчег для незваных

Никто не отозвался, даже не повернулся в его сторону, все продолжали есть, не обращая на него внимания. И только единственная среди них женщина молча протянула ему ложку.

Решив, что отказываться неудобно, он подсел ближе и для приличия пригубил из котелка ложку-другую довольно жидкой ушицы.

Ели они бережно, со вкусом, словно молились, придерживали ложки снизу, видно, дабы не обронить даже капель, что почти развеселило Золотарева: это у моря-то!

Лишь закончив, один из них, тот, что постарше, с тронутым оспой узким лицом, спросил:

- Откуда будете?

- Из Москвы.

- А, - не проявил особого интереса тот, - народу, говорят, много, так ли?

- Хватает.

- В гости сюда или как?

- По делу.

- А, - опять безо всякого интереса протянул тот и умолк.

- Что ж у вас ушица-то того, жидка? У моря живете!

На этот раз не ответил никто. Их молчаливые лица качались перед ним в светотени затухающего костерка и в этом молчаливом покачивании ему просто не было места, он не существовал для них, не присутствовал, не жил.

И снова он каким-то непонятным ему внутренним видением, которое, впрочем, длилось не более мгновения, внезапно и коротко проник, что это когда-то уже было с ним, но память тут же смыла призрак и он двинулся от костра опять в ночь, в город, куда глаза глядят.

Но в последнюю минуту он не выдержал, обернулся и захлебнулся собственным дыханием: женщина у костерка смотрела ему вслед с протяжным и долгим сочувствием, словно желая напутствовать его:

- Ильюша, Илья, Илья Никанорович!

3

Примерно в то же самое время над землей загорелась новая звезда. Трудно тогда было представить, что же она собою знаменует: то ли конец света, то ли Новое Пришествие. Не случилось ни того, ни другого. Но вскоре было замечено, что по всей стране стали рождаться мальчики и девочки, которые, к величайшему ужасу родителей, начали задавать вопросы.

А к концу пятидесятых и в начале шестидесятых эти мальчики и девочки перешли от вопросов к прямым действиям. Мальчиков и девочек стали пачками и в одиночку отправлять в места не столь отдаленные и места, где из них пытались сделать мычащих инвалидов с последующей припиской к психдиспансерам по месту жительства.

Но процедуры эти над ними совершали, как правило, тоже мальчики и девочки, только воспитанные в лучших традициях вечного принципа "моя хата с краю".

Это были, не в пример своим родителям, вымуштрованным в далекие времена, вполне цивилизованные особи. Они не орали на допросах и - упаси Боже! - не рукоприкладствовали, они только задавали вопросы, правда, лишь служебного свойства и особенно были пристраст-ны к разговорам по душам.

И вот один из них, мучаясь своей сыскной совестью, спросил на допросе девочку, которая вышла на площадь ради абсолютно далекого и мало знакомого ей народа:

- Так скажите все-таки, зачем вы это сделали, зачем, ведь это абсолютно бесполезно!

И девочка ответила ему:

- Я сделала это для себя, иначе я не смогла бы продолжать жить, и к этому мне нечего добавить.

Была звезда, и хотя не было волхвов, мы теперь знаем, что звезда эта предзнаменовала Пришествие к нам Совести.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Открытый океан. Полночь. Тонущий пароход. Человек посреди крика и стремительно пустеющей палубы наедине с самим собой. Разговор:

- Ты кто?

- Твоя судьба.

- Что скажешь?

- Ты удивлен?

- Нет, я заранее знал, что приговорен.

- У тебя есть вопросы?

- Всего один.

- Я слушаю.

- Ты позаботилась о том, чтобы я сел именно на этот плавучий гроб, еще в молодости предупредив меня о моей участи, но, скажи на милость, почему, за какие грехи вместе со мной должно погибнуть столько невинных?

- Успокойся, двадцать лет я собирала вас по всей земле на эту посудину, поверь - это была хлопотная работенка!

2

Утлый катерок Федора тарахтел вдоль Курильской гряды, направляясь к родному причалу. Вода за бортом стояла тихая, почти без морщинки на сизой поверхности, небо над нею отсвечи-вало умытой синевой, горизонт впереди обещал погожую ясность, и только сбоку, поверх черной цепочки островов, кое-где клубились дымные шапки. Кругом было свежо, безветренно, тихо.

С новым для себя делом Федор освоился быстро, сгодилась ему его недолгая шоферская практика, катерок под его руками с толковой исправностью хлопотал свою нехитрую службу: развозил почту по хозяйствам, мотался с попутными оказиями, но более всего состоял при начальстве, удовлетворяя транспортные нужды местного ИТРа.

Островная жизнь Федора мало-помалу втягивалась в привычную колею, становилась буднями, повседневностью, бытом. Теперь отсюда, с высоты времени и пространства, деревен-ское прошлое выглядело таким далеким и призрачным, что порою казалось - и не существова-ло его вовсе. И лишь изредка, по ночам, просыпаясь, он вдруг сладостно затихал в краткой, как вспышка, грёзе: студеный вечер за окном перед Крещеньем, дотлевающие под белым пеплом уголья в распахнутом поду печи, кислый запах теста по всей избе, и над всем этим, сквозь это - текущее к нему сюда, через годы и версты, прерывистое воркование сверчка. Господи, утоли его печали, восхити его душу грешную!