Читаем Ковчег для незваных полностью

За спиной у Федора в сумраке пассажирской каюты брала разгон разговорная карусель нара-стающей пьянки. Руководящая троица острова начальник отдела Гражданского управления Пономарев, его заместитель по политчасти Красюк и кадровик Пекарев возвращались с предпра-здничного угощения на Парамушире и, судя по всему, закругляться в ближайшие дни не думали, хотя накачивались из них только первые двое, третий - вечно взъерошенный горбун из спецчасти - в гульбе не участвовал, слыл на острове трезвенником, был неизменно въедлив и вездесущ, а поэтому одинаково нелюбим всеми.

В беспорядочном галдеже застолья по-обыкновению преобладал пропитой басок Понома-рева:

- Ты меня слушай, Красюк, ты еще под стол пешком ходил, когда я уже в органах работал, в коллективизацию чуть не по всей Украине кулачье чехвостил, долго будут Пономарева помнить, кровососы мужицкие! Я с самим Всесоюзным старостой, товарищем Калининым Михаилом Иванычем, лично, как с тобой, за ручку здоровкался, тогда еще целая была, рубала врагов народа без пощады и снисхождения! Я в заградотрядах целые фронта от паники выручал, мне генерал Серов своей рукой медаль на грудь привинчивал, кабы не шальная мина, до каких чинов дошел бы, а ты говоришь!

Замполит, хохол, себе на уме, с вечной, будто приклеенной к тугому лицу хитроватой усмешкой, не поддаваясь хмельной развязности, покладисто приноравливался к хозяину:

- Мы за старыми кадрами, как за каменной стеной, Василий Кондратыч, поперед батькА в пекло не лезем, от старой гвардии ума-разума набираемся, крепко сталинские заветы помним, без вас, без вашего опыта нам никак не обойтись, зелены еще, учиться надо...

Кадровик время от времени корректировал разговор, вставлял словцо-другое, не проявляя, впрочем, особого азарта или заинтересованности:

- Какой же может быть порядок среди контингента без дисциплины? Единоначалие - наш закон, без него пропадем, как цуцики, каждый должен знать свое место. Что бы мы в войну делали, если б без железного порядка? Спасибо вождю, вправил мозги, научил жить.

Разговор, то затихая, то вновь раскручиваясь, слился вскоре в сплошной гул, из которого в конце концов опять выделился пономаревский голос:

- Чего, спецчасть, заспешил? Или наша компания не по нраву, правду говорят, гусь свинье не товарищ... Иди, иди, паря, проветри шарики, а то, гляжу, они у тебя на холостом ходу крутятся...

Через минуту горбун появился в рубке, встал сбоку от Федора, засопел сердито, глядя впереди себя:

- Нажрутся, черти, мелют языком чёрт-те что, управы на них нет. Хорошенький пример контингенту показывают! Не хозяйство, а кабак круглосуточный! - Пожевал губами, скосил колючий глаз на спутника.

- Ты, Самохин, слушать - слушай, да только помалкивай, твое дело солдатское: что видел, что слышал - военная тайна, роток на замок, как говорится, ясно?

- Наше дело сторона, - в тон ему, чтобы только отвязаться, сказал Федор, - не мы пьем, не нам похмеляться.

Катер послушно брал к берегу, остров матерел, расцвечивался, дымная шапка над конусом сопки всё плотнее застила небо, отбрасывая окрест скользящую, в редких распадах тень.

- Не нравится мне что-то в последнее время эта печка, - кадровик говорил, словно про себя: глухо, задумчиво, с расстановкой, - копоти больно много, не загудеть ли собралась? Если по-настоящему разойдется, костей не соберем, такая у нее слава. - По резкому, в кустистой щетине лицу горбуна промелькнула издевка. - Не боишься, Самохин?

- Волков бояться - в лес не ходить, - по-прежнему норовил отговориться Федор, - как на фронте у нас говорили: позади Москва - отступать некуда, приказ - стоять насмерть! - Он сбросил скорость, плавно выруливая к пирсу. - Чему быть, того не миновать.

- Ну, ну, Самохин, ты, я гляжу, за словом в карман не лезешь! - У того явно пропала охота продолжать беседу, - все нынче разговорчивые сделались, война разбаловала, укорачивать пора. - Кадровик с пристрастной цепкостью следил за тем, как Федор причаливал, швартовал-ся, глушил машину. - Знаешь свою работу, Самохин, хвалю. - Прежде чем сойти на пирс, горбун в последний раз обернулся к нему, посветил на него в упор упрямыми глазами. - Запри их, пускай у тебя проспятся, чтобы на людях в таком виде не показывались, головой отвечаешь, Самохин, понял?

И, не ожидая ответа, резко застучал каблуками сапог по деревянному настилу пристани, будто целую жизнь только и делал, что отдавал приказы во все стороны.

Федору даже заглядывать не пришлось в каюту, доносившееся оттуда похрапывание говорило само за себя. Осторожно, чтобы не разбудить спящих, он задраил входную дверцу и, не задерживаясь более, подался на берег.

3

Дома Федор никого не застал. Он заглянул к Овсянниковым, но дверь у них тоже оказалась на замке. День на дворе стоял нерабочий, гостевать им ходить было не к кому, поэтому гадать Федору не приходилось: "Опять у Матвея сборище, - решил он, - нашли себе забаву!"

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза