Ковчег для варга (СИ)

 — В общем, там… была музыка, — говорю я хрипло. Прикрываю глаза под внимательным взглядом Гриз Арделл. И понимаю, что мой внутренний грызун, кажись, с воплями ускакал в неведомые дали, а я здорово свернул с дорожки повествования. Ну, оно и понятно — если знать, к чему там приведёт дорожка. Под локтем волшебным образом появилось печенье — фирменное чудо Аманды, с корицей. Вздыхаю, беру печенье — сойдёт, раз нет бутылочки чего покрепче. Арделл глядит сочувствующе и чуть виновато — будто хочет сказать: «Я всё понимаю, Лайл. Но мне нужно знать».  — Ну, а до музыки я, наверное, час шарахался по проклятому резервату, — начинаю я сызнова. Мне, можно сказать, не повезло: угодил в лабиринт густых зарослей, в таких гарпии обожают гнездиться. Потом встретил первого выморка, свернул с тропы, а там уж ухитрился потерять направление и чуть было намертво не заблудился, и потерял кучу времени — пока выбирался, пока определял — в какой стороне оставил Нэйша и куда шёл… За время моих шараханий мы с выморками познакомились чуть-чуть плотнее, и не скажу, что это было тёплое знакомство. Первый же заявился ко мне в образе дочки, и я невольно замешкался и ударил, только когда тварь приблизилась уж слишком близко и потянулась обнять (обнимающая папашу Кани была слишком уж ненормальной). И то, добил, только когда зашипела, извиваясь на земле. Потом ещё пытался отдышаться и вытряхнуть из мыслей паскудный туман… а потом начали подваливать остальные, ровными партиями. Твари блистали разнообразием, так что мне посчастливилось пронаблюдать Аманду, перекинуться парой слов с Мел, потом с Йоллой… с зятьком вот ещё и с Гриз Арделл тоже — видать, за компанию. После, конечно, заявилась туда и моя бывшая (не могла не отравить мне жизнь, даже в виде выморка) — эта зачем-то прихватила с собой Эвальда Хромца. Нужно сказать, вот где-то на этом этапе я даже получил кой-какое удовольствие. Если бы мне ещё бесконечный Дар, а не довольно средненькие холодовые чары… После шестого выморка Печать начала зудеть и чесаться. После восьмого — гореть. Девятого я положил метательным ножом. После десятка перестал считать и только старался прижиматься спиной к дереву, чтобы сзади не кинулись. Истово при этом ругаясь: откуда только лезут, спрашивается. И надеясь, что хоть чем помогу Кани — может, на неё меньше навалится… Вперед получалось продвигаться медленно не только из-за выморков: меня упорно тащило назад. Над ухом прочно обосновался голос Тающего, который сурово спрашивал, как это я вообще посмел куда-то там идти, когда я понимаю, чем закончится. По мнению Сотторна — я, наверное, должен был грохнуть Нэйша вообще при первых признаках угрозы. И уж точно не упускать его из виду. «Заткнись, сделай милость, — взмолился я минут через десять сурового распекания. — Может, для вас человека прикончить — как с места на место переместиться, но я-то не совсем по этой специальности. Это — крайнее средство, крайнее, ясно?»  — И ты думаешь, для него ещё не настало время? — сурово осведомился Тающий, который решил поиграть в голос моей совести.  — С чего бы, — огрызнулся я, продираясь через кустарник. — Он пока никого не убил. Действует… вменяемо, более или менее. Не надо забывать, что он вроде как у нас тут незаменимая личность, так что убивать его только за то, что он решил побеседовать с выморком… Может, этот выморок его вообще сожрет, — жалобно возразил грызун (сколько вас там во мне вообще расселось?). Сожрет, и нам не придется…  — Ты знаешь, что нет, — воспротивился голос Тающего. — Ты знаешь, что это… то, что случилось — это завершение. Край. Нет, край был раньше, а это — это финальный толчок.  — Сам его кончай, если уж так захотелось, — шипел я, наобум выбирая тропы. — Сам. Что, думаешь — это легко? Истинного Варга, бывшего устранителя, одного из этих, как их, Жалящих. У тебя же это по специальности, так, мантикорий ты сын? Вот и давай.  — Да, — согласился голос Тающего устало. — У меня это по специальности. Только вот меня же тут нет, Гроски. Тут я остановился, задыхаясь. И услышал музыку — вернее, не услышал, почувствовал, как она упруго толкнула в грудь, увидел сладкие петли, которые неспешно распускаются в воздухе… Музыка пела о двоих, у которых все хорошо, потому что они нашли друг друга и расставаться не намерены. Пролилась теплом, потом стала ярче и горячее, налетела, обожгла горячим дыханием: пламя к пламени! Я остановился, вытирая пот со лба. Хвала богам, зятёк был где-то недалеко, и Кани с ним. И если уж музыка не вывернула меня наизнанку — то Тербенно играл, не утрачивая контроля над Даром и не устраивая катастрофу. А значит, на севере все хорошо. И Тающий был прав, я иду не в ту сторону. Что за распроклятый день, в самом деле. Пришлось повернуть и идти по собственным же следам. Перешагивая ручьи и обходя там и сям встречавшиеся засушенные трупы животных — все, что осталось от «ценных образцов». Плутая, петляя и остро понимая всю бесполезность вот таких метаний: Нэйша едва ли удастся застать на прежнем месте. Этот скорее найдётся сам. Мелодии больше не было слышно, и меня опять дергало в обе стороны — не сделать бы ещё один неверный выбор… Наконец, замучившись таскаться среди деревьев, я решился податься на открытую местность, прорвался через последний бастион кустов… И ступил на свой край, дошёл куда надо и отыскал всё и сразу.  — Лайл, — сказал Нэйш, небрежно махнув рукой в знак приветствия. — Ты успел вовремя. Нет. Я опоздал. Окончательно и бесповоротно. Знаю это, глядя на слепую, ничего не выражающую, бесконечную морозную синь в глазах. На безумную ухмылку, в которой не осталось ничего человеческого. На тело в траве чуть позади — это там, кажется, Тербенно… да, точно он. Вытянулся и не шевелится.  — Он…  — Жив? — Нэйш слегка наклонил голову. — Возможно, да. Возможно, нет. Возможно, это вообще не он. В любом случае, иногда трудно рассчитать силу воздействия, знаешь ли. Лишь бы он его не дартом, хотя… он и голыми руками может убить. Ч-чёрт же. Я невольно сделал пару шагов в сторону зятька — и наткнулся на приглашающую улыбочку смерти в белом.  — О, ты хочешь подойти и проверить? Подойди. Не стесняйся. Можешь даже присоединиться — он оказался не слишком стойким в плане выживания, так что почему бы тебе не стать прилежным образцом… Лайл. Держать дистанцию. Прости зятек, я помогу тебе, непременно, как только у меня появится шанс, но пока что его нет, передо мной — в разы превосходящий противник. Правда, при нём нет дарта, куда-то задевал… Но все равно — в разы.  — И что будешь делать? Что — ты внезапно побеседовал с выморком, улетел в закат верхом на своей кукушечке и теперь собираешься наплевать на всё и вся? Питомник? Ученики? Ты же говорил мне, что собираешь живых варгов — теперь…  — О, коллекции хороши, только пока экземпляры представляют интерес, — улыбаясь, заверил Истинный, или что это за тварь была. — Когда же они его теряют… Впрочем, дело касается не варгов. Или вернее — не только варгов. Пожалуйста, очнись. Это я, само-то собой, не ему, сумасшедших так не возвращают. Это я себе. Просто проснись в своей кровати — там, где напротив тебя нет твоего бывшего напарника (или его оболочки) и жуткого, единственного выбора.  — Гриз, с которой ты так хотел побеседовать, едва ли сказала бы спасибо за такое.  — Беседа… — протянул он неопределённо. — Была плодотворной. Многие вещи прояснились, Лайл.  — …это был чёртов выморок, химера, иллюзия, чтоб её мантикоры жрали!  — О, это неважно, — он шагнул было вперед, но я шарахнулся обратно, к спасительным зарослям. — Мы так часто вкладываем в людей свои мысли и чувства и представляем их кем-то — не все ли равно, разговаривать с человеком или с его отзвуком? Не всё ли равно, если в конечном счете наконец понимаешь… Говори. Давай же, говори, может, мне хоть что-то в голову придёт, может, подоспеет Кани (они что, разделились с зятьком?). Может, гложущий меня изнутри грызун подскажет — что делать.  — Понимаешь — что?  — Ответ на единственный вопрос, который следует знать. Где выход из клетки. Идиот, — пропела крыса, мерзенько хихикая. Ты так привык к его рассуждениям — то о клетках, то о бабочках… Мог бы подумать, что они что-то да обозначают. Вот, значит, каким он видел себя всё это время. Запертым в питомнике как в клетке. Или даже в собственном теле, кто там знает Истинного.  — Ты можешь уйти, — сказал я уже отчаянно. — На все четыре стороны, на восемь сторон, на пропасть сторон. Занимайся, чем ты там хочешь. И забудь про нас. Оставь нас.  — Питомник? Варгов? — он усмехнулся и понизил голос до нежного вкрадчивого шепота: — Всех животных, над которыми меня поставили пастырем? Или людей, которые убивают этих животных? Сожалею, Лайл, это не выход. Есть клетки, которые нельзя открыть. Их можно только снести под корень, истребив вместе с ними всех обитателей. Впрочем, может, это и к лучшему. Это была… не самая лучшая клетка. Ладно, я так и знал, что он договорится до этого. Судорожно вздохнул сквозь стиснутые зубы. Поискал реплику, обнаружил, что сказать почему-то нечего. Только нож мягко, по сантиметру, вкрадчиво вползает в правую ладонь.  — И в любом случае, решение принимает тот, кто в клетке главный. Вершина пищевой цепи. Сейчас это я. И останавливать меня некому. Тающий, весь их Орден… о, они не смогут. Может быть ты, Лайл? Он улыбался светло, белозубо и приглашающе — идеальный варг. Проклятая сила, в которой не осталось ничего человеческого, кроме той части Рихарда Нэйша, которая едва ли была человеком. Хищник.  — Я вижу, у тебя нож. Ну давай же, Лайл. У меня ножа нет. Так что у тебя есть шансы. Ну же, Лайл. Останови меня. Зачем нож тому, кому он не нужен… Он сам сейчас — своё оружие. Захочет — мне на голову свалится дракон. Захочет — призовет феникса и испепелит меня на месте. Вопрос только — успеет ли. Позволю ли я ему успеть.  — Не прячь нож, Лайл. Не скрывай намерения, — мягко шелестел голос белой смерти с синими глазами. — Подними его… неплохой клинок, о да. А теперь останови меня. Тебе ведь приходилось устранять раньше? Убирать угрозу до того, как она станет реальной? Это приносит редкое чувство удовлетворения, да? Замолчи, крикнул я. Заткнись, просто заткнись, это же не игра, мне же действительно придётся. Мне придётся. Потом я понял, что не издаю ни звука. Что не двигаюсь. Только смотрю на дымчатое лезвие, лежащее на ладони: привычно повернуть, метнуть…  — Лайл, ты же не будешь отрицать, что этого хотел. Встретиться со мной вот так, когда я безоружен. Наверное, ты хотел этого ещё во время наших с тобой бесед на Рифах. Ну же, бей. Останови меня! Бей, — визжала крыса внутри. Бей. Отомсти наконец мальчишке-«скату», дознавателю Рифов, за каждый допрос, и Рихарду Нэйшу — за каждую издёвку, и главе питомника — за каждый седой волос, бей же, останови его! Останови, — повторял голос Тающего, — пока он не шагнул за край, пока не сломал свою клетку вместе со всем, что тебе самому дорого — останови, бей!  — Не могу. Внутри и снаружи воцарилась тишина. Полная ужаса — нам всем было страшно: мне, вечному грызуну-инстинкту и голосу Тающего. Нэйшу страшно не было — он улыбался.  — Я не могу, — повторил я, задыхаясь. Опустил руку с ножом. Разжал пальцы. Повторил одними губами: «Не могу». Он снисходительно, чуть разочарованно усмехнулся. Как бы говоря: «Что и требовалось доказать». Отвернулся от меня — раздавленного, неспособного двинуться, что толку смотреть на ничтожество, пусть лучше ничтожество посмотрит на то, что сейчас начнется… Но затаившийся внутри грызун не скулил — молчал и скалил клыки в жуткой ухмылке. Потому что крыса будет ломать самую гнусную комедию — пока ты не повернешься к ней спиной. А потом… Выдох слетел с губ ровно, бесшумно, бесстрастно — будто и не задыхался вовсе. Кисть, плавно крутанувшись, с безупречной точностью выбросила в воздух закаленную, отменно сбалансированную сталь. Не с правой руки — с левой. Где в рукаве скрывался второй нож, забранный у охотника: у грызунов всегда есть неприятные сюрпризы… Нож прошил воздух бесшумно и стремительно, и как-то очень делово и по-обыденному. Будто был направлен в столб или в мишень в баре. Он не сбился ни на миллиметр. И защитный амулет от него не спас: он же призван оберегать только от магии. Спина была бы лучшей мишенью, но я понимал, что больше одного удара у меня не будет. И потому целился чуть пониже затылка, в точку у основания черепа. Чтобы — наверняка. Я целился — и я не прогадал. В момент его падения я закрыл глаза: если не попал, то все равно покойник, а если попал — ни к чему это видеть. Услышал только короткий хрип, звук совсем скоро захлебнулся… Потом я открыл глаза — и увидел его уже лежащим ничком на весенней траве, и понял, что забыл вдохнуть, и попытался, и не смог. Я открыл рот, но грудь только ожгло изнутри, а окрестный зелененький заповедник сдвинулся в коридор, нет, в тюремные стены. Хотелось рвануть куртку, рубаху, чтобы впустить внутрь хоть немного воздуха, потому что ничего же еще не кончилось. Мне же нужно сейчас двинуться… да, двинуться, подойти к нему, выдернуть нож, стараться не смотреть на лицо, потом что-то сделать с телом, как-то это объяснить, я же, кажется, что-то такое продумывал… В лужах после весеннего дождя слишком много солнца: нестерпимо режет глаза. Хочется опять их закрыть, сбежать в темноту, сбежать совсем, пока не пришло осознание того, что случилось. Рвануться, пробежать извилистыми переходами, сказать кому-то, что я же совсем не хотел этого, это же последнее, чего я хотел, просто иначе было нельзя — захлебнуться в этих трусливых и подленьких оправданиях, только бы не оставаться наедине с недостатком воздуха и жжением в груди, с осознанием непоправимости сделанного, и собственного выбора, и необходимостью лгать… С чувством, что уже все кончилось. Что не только для него все уже кончилось. Потому что есть грани, с которых не возвращаются. Когда позади послышался шорох и какая-то возня, я даже не сразу понял — откуда и почему. Про выморков вот не подумалось. Мне всё казалось, что всё вокруг застыло в неподвижности — как я и белая фигура, растянувшаяся на траве. Потом услышал звук падения тела. И голос, от которого волосы дыбом на затылке встали.  — Лайл. Боги, все Девятеро и Единый, только не это. Я не смогу… если еще и выморок в его виде. Не сейчас, не он. Не во… второй раз.  — Лайл, что с тобой? Мне казалось, не в твоих правилах подставлять спину вот так. Не в моих правилах, да. Я обернулся, чувствуя себя так, будто меня силой выдрали из кошмара — это странное ощущение утром, когда настоящий мир кажется куда менее реальным, чем ночные ужасы. Рихард Нэйш смотрел на меня, чуть приподняв брови. Глаза у него были спокойными. Не синими. Безумной ухмылочки на лице не значилось. Прическа вот чуть-чуть растрепалась… И вокруг пальцев вилась окровавленная цепочка дарта. У ладони висело лезвие с набухающими алыми каплями. Совсем неподалеку растянулся какой-то выморок — кажись, в виде моей бывшей тёщи. Рожа у выморка была перекошена праведным изумлением. Не могу сказать, что я выглядел лучше этого выморка: не хочу даже представлять, что высветилось на моей физиономии. Во всяком случае, на лице у Нэйша объявилось даже что-то сродни заботе.  — Лайл, что не так? Почти сразу он перевел взгляд на то, что лежало за моей спиной. Смотрел пару секунд — потом опять взглянул на меня. С каким-то непонятным выражением — я только уверен, что это не было желанием содрать с меня кожу, а так это могло быть все, что угодно. Потом он не спеша прошел мимо меня и наклонился над собственным трупом.  — Не ожидал, — выговорил я и обнаружил, что непоправимо осип. — Просто не ожидал, понимаешь ли. Что он выскочит на меня в этаком виде. Чертов выморок. Да. Спасибо, что помог… со вторым. Тут я тоже малость… Нэйш, не отвечая, присел над собственной копией. Коснулся шеи, оттянул веко. Тихо хмыкнул. Осмотрел рану так и этак. Ну, скажем так, было довольно мало шансов за то, что он не понял — как все было.  — Хороший удар, — донеслось от тела выморка. Я прочистил горло. Грызун изнутри подсказывал: как бы то ни было — надо бы повертеться напоследок.  — А то. Я, знаешь ли, сколько раз мечтал тебя прикончить, что старался вовсю, хоть и на твоей копии. Получил, к слову, немалое удовольствие. Ты не знаешь, тут не бегает еще штук восемь таких же? Я бы повторил. Нэйш выдернул нож из раны и поднялся — теперь мы оказались лицом к лицу. Только вот мне нестерпимо хотелось отвернуться. Может, потому что я слишком уж боялся — что сейчас он расплывется в безумной усмешечке и поинтересуется, чем я собираюсь его останавливать. Может, я еще не был готов как следует перескочить на другую роль: глаза бегают, слезятся, на физиономии — такое выражение, будто младшего ученика поймали за храмом на курении трубки, вот он и пытается сохранять безмятежность. Ну, и сам видок Нэйша, шагающего к тебе с окровавленным ножом, не вызывает неистового душевного спокойствия. Лезвие Рихард осторожно вытер платком. Попробовал баланс на пальце. Теперь мы стояли вплотную: он, я, неспешно качающееся между нами лезвие. Зажмуриться хотелось чем дальше, тем сильнее.  — Хороший клинок, — невыразительно сказал Нэйш. Протянул мне нож рукоятью вперед. — Не стоит забывать его здесь. Если вдруг рассчитываешь… на повторение. Я молча принял нож. Мертво стиснул пальцами, удивился только, что они не трясутся. Исключительный, кажется, хотел еще что-то добавить — а может, и нет, кто его знает. Сказал он только:  — Думаю, не меньше десятка особей в окрестностях еще осталось. Идем. Прикроешь меня. И отвернулся, оставляя меня за своей спиной. * * * Напольные часы — механическое чудо из Города Мастеров — хрипят и кашляют. По всей комнате отдается мерное «так-так-так». Часы, вроде как, собираются что-то добавить к моей немудреной повести. Честно говоря, я не против поручить им эту роль. Пусть бы сказали за меня. Потому что я, как внезапно выясняется, молчу — и даже внутренний грызун утих и не помогает. Гриз Арделл сидит напротив и тоже молчит — прислушиваясь к поскрипываниям стрелки часов.  — Что было дальше? — спрашивает наконец. Заготовленные слова виляют скользким хвостом, выпрыгивают из мыслей. Они мастера сбегать, эти слова. Я тоже неплохо умею бегать, так что уж всяко соображу — как сбежать от ознобной фразы: «Дальше было страшно».  — Потом была зачистка, — говорю, пожимая плечами. — Кокон зятёк и Кани смели начисто, а вот на территории резервата ещё оставалось десятка три этих тварей, так что пришлось вылавливать и добивать. Дальше… были другие гнезда. Правда, такого как в этот раз нам больше не встречалось: они просто не успевали развиться до такого уровня, хотя, может, точнее сказать — мы им не давали развиться… Тающие, конечно, лупили их как могли. И всё равно одно время Кани шутила, что из-за выморков приходится брать сверхурочные. Исключительный плавно ехал с катушек, хотя не знаю, замечал ли кто разницу… Раньше я полагал, что могу рассказать Гриз Арделл что угодно. И тут судьба с размаху подкинула мне то, чем я никогда не смогу с ней поделиться. Я не смогу рассказать, как он шел на рейды — поворачиваясь ко мне беззащитной спиной, подставляя затылок. И о том, сколько выморков он положил за эти полгода — я промолчу. И о том, в каком виде к нему являлись эти твари — тут, конечно, можно только догадываться, он слишком часто выходил на выморков в одиночку, но так уж получилось, что я вполне догадливый человек. Так что я молчу. О том, что я так и не узнал — озвучивала тогда эта тварь мои опасения или его мысли. О том, что я покончил с тем нашим трофейным экземпляром — потому что страшно было глядеть, как Нэйш прохаживается возле клетки. Молчу о душном чувстве подступающей пропасти, о том, что гладкая рукоять успела стать своей в ладони, о бесконечном «так-так-так» в груди — к слову, очень похоже на звуки старых часов. О том, что я молился как-то раз — просто на одном из рейдов пришлось ждать очередную зверушку в полуразрушенном храме Единого, ну, на меня и накатило. Как сейчас помню: я не просил отсрочки, я уже смирился с тем, что случится. Я только просил — чтобы это сделал Тающий, или очередная тварь, или кто угодно. Чтобы мне не пришлось. Во второй раз. Нет смысла говорить об этом. Потому что нас обоих помиловали однажды, в погожий день позднего лета. И в тот же день я сам с собой заключил договор: никогда не думать о том, насколько близко был край. И никогда не размышлять — что было бы, если бы она не пришла.  — Потом пришла ты и все наладилось, — говорю я вместо этого. Развожу руками. — Вот… вроде как.  — Хм, — недоверчиво говорит Гриз Арделл. Надо думать, рассмотрела за щетиной на моей физиономии тени былого. А может, имеет в виду, что внезапное решение Нэйша прогуляться в Вирские леса и осесть там надолго нельзя однозначно подвести под «наладилось». Потому что кто там знает, что у исключительного на уме.  — Я так думаю, твоё появление как следует завинтило ему гайки. Хотя может, конечно, это опять незаметно… Уже само понимание того, что Гриз считает меня кем-то вроде эксперта по сложнейшему философскому предмету «что происходит в голове у Рихарда Нэйша» — как-то даже и льстит. Потому что ведь она начала этот разговор, чтобы услышать ответ на конкретный вопрос.  — Он не сорвется, если ты об этом, — добавляю я и стараюсь звучать как можно более беспечно. — Будет в порядке. Вторую часть фразы — «до тех пор, пока есть ты» — я осмотрительно проглатываю. Даже не потому, что не хочется думать — что случится, если ее вдруг не станет. Я и без того знаю — что будет. В особенности — что придется сделать мне. Просто однажды, в пряный денек позднего лета нам с напарником выдали одно помилование на двоих. Тогда-то я и сказал себе, что Бог, судьба, небеса, кто там есть — что они все к нам благосклонны. Так что я просто верю, что нам непременно повезёт и дальше. Верю — и стараюсь не касаться гладкой костяной рукояти в скрытых ножнах. Комментарий к Край для варга-4 Небольшое стихотворение от лица Гроски к части – тут https://vk.com/steeless?w=wall45627813_1663%2Fall