Ковчег на острове

Так продолжалось два месяца, после чего пришла пора перебираться в другой район, за двести с лишним километров от предыдущего. Как-то моя мешотчатая крыса отнесется к перемене территории? На время переезда я заделал дыру куском жести, но убрал его, как только был разбит новый лагерь. Зверек отнесся к перебазировке с невозмутимостью высокопоставленного деятеля, привыкшего к дальним перелетам, и продолжал устраивать постель, откладывать про запас еду и совершать ночные прогулки в лес. Он оставался верным этой привычке вплоть до нашего отъезда в Европу, когда мне поневоле пришлось обить клетку железом, ибо я подозревал, что капитан парохода при всей симпатии к нам вряд ли одобрит ночные странствия мешотчатой крысы. Сама же крыса явно уразумела, что настал конец этому этапу в ее жизни, отлично прижилась в клетке, и мне приятно сообщить, что она благополучно здравствовала еще десяток лет в зоопарке, куда была отправлена.

Через несколько лет я приехал в Парагвай, и надо же было случиться так, что моя экспедиция совпала во времени с государственным переворотом. В Парагвае, как и в некоторых других южноамериканских странах, перевороты — нечто вроде национального вида спорта. На сей раз поединок чрезмерно затянулся, ни одна из сторон не могла взять верх, и поскольку не было возможности вывезти приобретенных мной зверей, пришлось их отпустить. Большинство моих узников провело в неволе около трех месяцев и успело привыкнуть к опеке. Теперь они отказались уходить. Слонялись вокруг лагеря, ожидая кормежки, а несколько наиболее энергичных и толстоклювых попугаев продолбили себе путь обратно в клетки сквозь дерево и проволочную сетку. Естественно животные, пойманные позже, поспешили скрыться в дебрях, но пристрастившихся к неволе пришлось отвезти подальше от лагеря — только тогда они поняли, что от них требуется.

Вот почему я так остро реагирую на выпады неосведомленных критиков. Они твердят, что не годится отнимать у животного «свободу». Добро бы знали что-нибудь о жизни животных, но ведь не знают. В их представлении поместить зверя в клетку — примерно то же, что лишить его возможности в дни отдыха совершить увеселительную поездку, посетить концертный зал, покататься на лыжах в горах. На животных эти доброжелатели смотрят как на косматых человечков: этакие дядюшка Фред и тетушка Фреда в меховых шубах. Но ведь это вовсе не так, каждый зверь — индивидуальность со своими взглядами, своими симпатиями и антипатиями. А потому очень важно, особенно когда берешься критиковать, попытаться взглянуть на вещи с точки зрения животного, а не своей собственной. Ведь вы вряд ли согласитесь стать супругом бегемотихи, хотя среди бегемотов найдется бездна желающих.

Из такого понимания неволи и возникла антропоморфная архитектура: не зная, в чем нуждается животное, люди воображают, будто им это известно, и приписывают ему свои запросы. Красивая большая клетка — вот лозунг. С большой клеткой они готовы мириться, пребывая в счастливом неведении о том, что данному наземному животному нужна площадь, а не высокая клетка, напоминающая старинные стоячие часы, что древесный обитатель захиреет в клетке высотой в полметра, как бы широка она ни была. Им невдомек, что красивая большая клетка при всей ее гигиеничности может быть предельно скучным бетонным квадратом, лишенным всего того, что наполняет жизнь зверя, которому надо лазить, прыгать, качаться, принимать демонстрационные позы и метить свою территорию.

Чаще всего клетки в зоопарках ругают за две вещи: малые размеры и решетки. Как мы уже убедились, размеры для клеток не главное. Теперь о решетках. Вопрос весьма непростой. Хотя в большинстве современных зоопарков решетки, придававшие столь неприглядный вид зверинцам прошлого века, уступили место более приятным для глаз и души материалам, у многих представление о зоопарке по-прежнему связано с решетками, а решетки — с тюрьмами. Попробуй растолкуй этим людям, что решетки только для них равнозначны заточению.