Ковчег-Питер

– Здорово, хлопцы! – весело крикнул он, подъехав, и заглушил двигатель. – А я думаю: дай-ка съезжу, гляну, как они там устроились, и прикорма еще подвезу, – сказал он и лукаво подмигнул. При этом в сумке, которую он доставал из люльки, недвусмысленно звякнуло. – Ну, хвалитесь – чего наловили? – спросил дед и начал вытаскивать из воды садок, затем встряхнул его, деловито рассматривая содержимое на весу. Улов был неплохой, и старик удовлетворенно причмокнул.

– Присаживайся с нами, деда, мы как раз ужинать собрались. Ушица доходит уже, – сказал Сергей.

– Ну что ж, эт можно. Это мы с превеликим удовольствием, – ответил Иван Семенович, опуская садок в воду и тут же ополаскивая руки.

– Ты у кого мотоцикл угнал?

– У Серафимыча по-соседски позаимствовал ненадолго.

Меж тем сумерки сгущались, едва заметно, но неотвратимо.

Со всех сторон, далеко и близко, запели сверчки; где-то в камышах, как оголтелые, раскричались лягушки, и кваканье их, иногда сливаясь в единый звук, становилось похоже на голос какого-то сказочного человека, который приказывал: «Спа-а-а-а-ть! Спа-а-а-а-ть!» Ночь. Где-то в темнеющей вышине гулял невидимый ветер, и, как будто напоминая о своем существовании, он время от времени короткими порывами наклонял камыши и беспокоил костер, который, переждав очередное его дуновение, недовольно фыркал, снова выравнивая свое пламя и выстреливая фейерверком искр.

Наконец ароматная дымящаяся уха была разлита по тарелкам и мужчины приступили к еде.

Дед ел размеренно. Сначала дул на ложку с ухой, потом отправлял ее содержимое в рот маленькими глотками и довольно кряхтел; молодые ели быстро, обжигаясь, молча – проголодались за день.

– Хорошо, черт возьми! – от вина Берсенев разомлел. – Всегда в такие минуты думаю: как мало нужно человеку для счастья…

– Это ты про уху или про компанию? – спросил старик, улыбаясь.

– Это я про все вместе, Иван Семеныч. Да и вообще…

Сергей встал из-за самодельного их стола, отошел немного в сторону и блаженно растянулся на покрывале.

– Хорошо. Это верно. Ты, Юра, приезжай к нам осенью как-нибудь. Я тебя на охоту выведу…

– Спасибо, Иван Семеныч, только не люблю я охоту. Мне животных жалко. Да и не честно это все как-то, не на равных: пойди, попробуй с голыми руками на зверя… ладно, нож еще допускаю. А так – убийство, еще и ради развлечения. А охотнички нынешние?! На некоторых посмотришь – так их хоть в горячую точку отправляй с такой амуницией.

– Есть грех, конечно, правильно говоришь, – сказал Иван Семенович. – Был у меня сослуживец, сибиряк, так он рассказывал: у них даже в разговоре вместо «охотиться» употребляют слово «добывать» – по мере потребности, значит. Там вообще с природой общение особенное, уважительное, что ли…

– Вот и я о том же. Но это уже от человека зависит – от воспитания.

– Воспитание… – задумчиво повторил дед. – Я вам, сынки, так скажу: в этом ларце, – он слегка постучал себя пальцем по лбу, – спрятана целая вселенная, единственная в своем роде; и что в ней творится, именно творится, никому другому познать не дано; потому и сказано: чужая душа – потемки. Именно эта вселенная – причина и всех бед, и всех радостей человека, потому как любое действие начинается с мысли. Вот живет человек, никому зла не делает и не желает, обид не таит – и жизнь у него ровная и спокойная, как пруд этот; а другой, как блоха на собаке, скачет – сам чертыхается и другим спокойно жить не дает. И близким мы называем только того человека, у которого мысли вращаются в одном направлении с нашими.

– Так ведь человек иногда и сгоряча что-нибудь сделать может, а только потом подумает, – возразил Берсенев.

– Э-э, нет! Тут вот какой фокус: это все старые обиды, злобы, слабости, сомнения друг к другу, как маленькие капли ртути, тянутся, а потом – вылезают одновременно, в определенный момент. А все потому, что у человека когда-то духу не хватило на корню с ними разобраться. И злиться можно, и сомнения у всех бывают – коли так природой задумано, значит, должно быть. Только копить не надо. Так и выходит: наворотят делов, а потом прыг за ширмочку «сгоряча» и думают, что с них взятки гладки. Так-то, друг любезный.

– Внучок-то ваш тоже погорячился не вовремя, – беззлобно сострил Юрий.

– А я его и не оправдываю. И с ним – то же самое… – старик подтолкнул палкой обратно в костер вывалившуюся из него головешку. – На самом деле, сгоряча – это уже давно созревшее намерение, только сдерживаемое до поры. Вы подумайте над моими словами как-нибудь на досуге.

– Глубоко копаете, дядь Вань. Как психолог прямо, – улыбнулся Берсенев. И улыбка его в отблесках костра приняла вид какой-то фантастический, даже зловещий.

– С мое поживете – тоже психологами станете. И философами заодно.

– Только не бережете вы нас совсем: нельзя же такие вещи говорить людям, находящимся под воздействием алкоголя. О высоком размышлять начнешь – и мозги набекрень съедут.

– Они у тебя, Берсенев, и так набекрень, – подал голос из темноты Сергей, – так что не сдерживай себя, размышляй.

Дед негромко засмеялся, покашлял и сказал: