Ковчег-Питер

– Задача у нас – углярник с тобой построить. Забор новый поставить. Туалет бы тоже неплохо, но можем не успеть. Надо определиться, какой забор: из штакетника или из металлических листов? Я даже каменный думал – очень красиво. А из металлического листа сейчас все ставят – быстро, практично. Ну, утром в райцентре посмотрим, решим. Беда вот – доски плесенью пошли, куб целый. Я их весной в большой комнате в штабель уложил, приехал – все в пленке! В принципе, ошкурить рубанком как следует, и пойдут. Да, фундамент от бани еще желательно разобрать, я на следующий год весной новый залью. Мусор и камни от фундамента на свалку нужно вывезти – свалка на новом месте сейчас, за прудом. В общем, работы – валом!

Я осмотрел дом. Странное дело: ощущение, что здесь не жил никто после бабушки и дедушки последние десять лет. Никакого чужого духа, никаких следов, кроме разве что новой обвисшей люстры да куска линолеума в кухне на полу. Те же незабитые гвозди в оконных рамах, та же облупившаяся краска. Те же самые крючки-вешалки, выключатели, розетки, двери, койки, шифоньер. Та же облезлая раковина – под ней ведро с бурой водой. Та же пленка над умывальником – выцветшая от сырости и старости. Печка русская та же, с теми же облупившимися пятнами – кажется, заглянешь на нее, а там газеты прошлого века лежат. А еще зола, копоть, известь, плесень.

– Как они жили здесь, семейные, все эти годы? – Я оглядывал стены, окна, пол.

И как живет здесь отец? Да тут ремонта на год непрерывной работы. И не одному!

Он сидел посреди кухни, взъерошенный, вспотелый, пятидесятипятилетний, с разбрызганным сизым подтеком на лице, пил чай. Рядом, у ног – два ведра с мелким песком-углем.

– Стал чистить пятно под старым углярником, а там – метр уголька, – блестел глазами отец. – Сыпучего, но тоже хлеб! Так машину бы пришлось покупать – три тонны, а куда нам столько? А тут уголек этот – повезло…

Я прошелся по комнатам, в которых когда-то жили бабушка, дедушка, мы – приезжие внуки. В большом зале лежал тот самый загнивший куб леса – дверь в зал следовало крепко закрывать, чтобы не шел холод и не летела плесень. Тут же стоял диван, который отец привез на «Ниве» из Кызыла: «Разобрал на составные части, умудрился в машину запихать! Зачем выбрасывать? Пригодится в деревне», – хвастал он. Диван был черный от времени, пропитанный кызыльской еще сажей и деревенской уже плесенью и безнадегой. Дедова комната была завалена тряпками, целлофанами, картоном, ветошью, кусками стекловаты.

В детской, где отец оборудовал место для ночлега, располагались раздвижное кресло и койка. В шифоньере стояли «ненужные» книги, которые он также привез из Кызыла: «Надо разгружать понемногу шкафы дома, а то девать некуда, все забито, а здесь их, по крайней мере, никто не украдет – книги сейчас не тащат».

Я осмотрел корешки – осыпанные пылью школьные учебники, хрестоматии для 5–7 классов, истрепанная детская литература. Книги, которые никто уже никогда не откроет.

– Кто их читать здесь будет, ты чего? – смотрел я во все глаза на отца. – Зачем тащить сюда, за семьсот километров то, что больше никогда не понадобится?

– Мне понадобится. Я читать буду!

– Пап, ты никогда читать книги уже не будешь. У тебя полки непрочитанной литературы дома. Ты каждый день смотришь по несколько часов телевизор – ты о чем?

– Не говори ерунды!

Во дворе я нашел туалет, ушедший в землю, – пол внутри накренился. Дедовы постройки – свинарник, дровяник, гараж для мотоцикла, курятник – тоже осели, где-то завалились. Забора к соседям – Терентьевым – не было совсем: только несколько новых железных ног, которые отец вбил как основу для будущего штакетника, – два участка слились в одно целое.

Кутаясь первой успенской ночью в душную подушку, лежалые простыни, колючие одеяла, тулупы сверху – печка протапливала холодную избу слабо, я успокаивал себя, что это только первое впечатление. Неминуемый контраст после Петербурга. Пол, по которому отец ходит в уличной обуви, я вычищу. Одеяла, подушки вытряхну. Наведу порядок. 

* * *

Мы приступили к работе, и меня не покидало ощущение, что мы смеемся друг над другом или друг друга обманываем.

В самом начале двухтысячных, когда дед был уже совсем плох, отец, приехав в деревню, решил поставить тестю и теще новую баньку. Пиломатериалы тогда за каждым поворотом еще не продавали, приходилось покупать в сельсовете нужное число стволов в лесу, заказывать тягач, пилить деревья на выделенном участке и тащить их в деревню на двор. Что-то было в его тогдашнем решении с банькой, как и теперь, самоотверженное, жертвенное даже, но в то же время не поддающееся здравому смыслу.