Ковчег-Питер

На подоконнике – музыкальный центр. Он из коммуналки с Невского. Хозяйка сказала: «Забирай, если нужно». Забрал. Хотя включаю редко. Нужен повод – почти праздничный. Как Новый год с Верой, когда первый и единственный раз станцевали вместе: «От тебя до меня – лишь окно с погасшим светом…» Или приезд мамы, когда, чтобы сгладить тишину, я включаю на музыкальном центре радио. А так – тишина в моем доме царствует. Подруга белой чистой стены. Без дела музыкальный центр стоит. Ждет праздничного повода. И я с ним.

Диван удивительно компактен и в то же время просторен. Он затянут в элегантный шелковый чехол – ни намека на пыльный плюш. Покупали вместе с отцом и его сестрой, тетей Наташей: они приехали из Белоруссии смотреть квартиру – отец в очередной раз летал в гости к матери, к родным. Мы выбрали в магазине понравившийся диван, заплатили отцовские деньги и вместе затащили его на наш 21-й этаж – грузовой лифт еще не работал.

В тот же день приехала Вера – знакомиться, мне не терпелось показать им свою красавицу! Первый случай, когда я накрыл стол в комнате – вожделенная семейная идиллия, почти тот самый очаг.

Вера просидела весь вечер прямая и молчаливая. Отец и тетя Наташа были разговорчивы и снисходительны. За спиной у моей подруги маячили неудавшийся брак и наши 5 лет разницы не в ее пользу. «Вот, Серега, тебе подарок от бабушки», – папа вытащил из сумки штору: на моем окне висела простыня. Для шторы требовалось сделать петли, и они вместе с тетей Наташей вручили нитку и иголку Вере – пусть сделает помощница. Взрослая Вера давно не считала себя ни чьей помощницей и ни чьей невесткой, но петельки, сдержавшись, сделала. До сих пор висит на них у меня бабушкина штора.

На новом диване мы спали два года – во время ее приездов. Теперь два года я сплю один. После нее ни одной девушки не было в моей квартире, не говоря уже о диване. А отец тогда сразу сказал: «Не занимайся ерундой, ничего у вас не получится». Я и без него понимал – сплошные искры. Оттого и сомневался до последнего. А когда ребенок родился – слово было уже за ней. Поздно хватился.

Широкий книжный стеллаж во всю стену в прихожей – тома разложены аккуратно и тематически рассортированы. Несколько книг привез сейчас от родителей – лежали на последнем издыхании. «Сказки народов СССР» – хочется ознакомиться внимательно, применительно к многочисленным беспокойным соседям. Книги тувинских авторов, на которые прежде взгляд не падал, – «Слово арата» Солчака Тока, «Настигающий птицу» Кенин-Лопсана; может, чуточку понятнее теперь станет характер этого народа, с которым в одном городе, на одной земле жил я так долго и с которым рядом жить продолжают мои родители – хочется дружбы, хочется говорить на одном языке, слишком долго мы остаемся чужими.

В гардеробной – зеркальный шкаф до самого потолка. Зеркало – неотъемлемый атрибут квартиры, с ним разнообразней, останавливаешься, глядишь в себя. Процедура не всегда приятная: когда один – всклокоченный, сосредоточенный или рассредоточенный, обязательно – вопрошающий. Редко – веселый. Сам с собой же не будешь веселиться.

На одной из полок – старые дневники, которые я также привез сейчас из Кызыла – школьной и университетской поры. Боюсь открывать – столько в них ломаных линий. И почта – пухлая стопка писем от кызыльских друзей тех же студенческих лет – Сашки, Скобелева, в которые я заглянул сразу после возвращения и ужаснулся. Ужаснулся той пропасти, что нас разделяет: те ребята оказались мне незнакомы. Точнее, прочно забыты! Всю ночь, приехав, читал. А с утра отложил, как снаряды, на полку, подальше, до поры до времени, больной окончательно. Я оказался не готов к этой горячности, к этой открытости, к этому взаимному вниманию.

На верхней полке – мой рюкзак, моя палатка, мой спальник. Остальные комплектующие – на балконе. Двухместная лодка. Два спасательных жилета. Коробка со снастями и рыбацкими принадлежностями. Наступит тепло – наступит их час. Рыбак из меня никакой, но сколько раз они вытягивали меня наружу…

15

В Кызыл мы прибыли с отцом после полуночи.

Все прежние приезды в родной город я воспринимал как безусловный сакральный акт, по степени волнения сравнимый разве что с детскими приездами на летние каникулы в Успенку.

Каждый раз это был мучительно долгий и тяжелый переход через горные тувинские перевалы на старом чадящем «Икарусе». Скрашивал его только победный финал – въезд на решающую вершину, откуда открывался утопающий в дымке город. Четыре года назад я с неизменным трепетом сжимал в руках замызганные подлокотники автобуса и сдерживал закипающие слезы.

Сейчас – я отметил это сразу – волнения не было. Не было восторга. Не было ничего. Звездочки города в котловине под ногами. Мост через Енисей. Знакомые пустые улицы. Последний перекресток. Пятиэтажка с ожидающим огоньком на третьем этаже…

Причиной тому, возможно, была усталость. Но и во время прибытия на «Икарусе» ты выжат, как губка.