Ковен избранных

– Мы все видели, как ты использовала магию во время битвы, да и к тому же эти… – Эврин указывает на метки у меня на руках, которые пунктиром огибают безымянный и средний пальцы. – Именно эти руны я не знаю, но, вне всяких сомнений, татуировки на твоем теле – это руны кастеров.

– Что, черт возьми, вообще-то должно быть невозможно, – ворчит Лахлан.

Господи, лучше бы он не открывал свой рот.

– Что из этого всего невозможно?!

– Кастеру нельзя наносить татуировки. Они негативно влияют на его врожденную способность к магии. Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты понятия не имеешь о кастерах и магии, но эти пропитанные магией руны на твоем теле говорят об обратном.

– Во-первых, гребаный ты мудак, зачем мне было врать о своем дерьмовом детстве? Во-вторых, эти метки, руны или называй их как тебе, мать твою, угодно, – это не татуировки. Я ничего с собой не делала. В свой шестнадцатый день рождения я проснулась с ощущением, будто плавлюсь изнутри. Тогда появилось вот это. – Оттягиваю горловину футболки и показываю руны, которые проходят вдоль моего плеча к основанию шеи.

– Лахлан, перестань. Ты только хуже делаешь.

К моему удивлению, Лахлан слушается Айдина и стискивает зубы. В машине снова наступает тишина, и каждый из нас молча борется с удушающим напряжением. В конце концов сжигающие меня изнутри вопросы одолевают мое же желание устроить показательный бойкот.

– Устройте мне экскурс на тему все, что нужно знать, чтобы быть кастером, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ну… наша раса стара как мир, а способности можно разделить на пять категорий: боевая магия, защитная магия, элементальная магия, заклинательная магия и целительная. Существуют кастеры, которые способны владеть несколькими ветвями магии, но это редкость, – отвечает Киган, словно зачитывая брошюру.

– Впервые наши способности проявляются примерно во время половой зрелости. Это называется оживление, а полной силы мы достигаем годам к двадцати пяти, когда наступает пробуждение, – объясняет Эврин.

Из меня наружу рвется громкий зевок, как будто напоминая о том, насколько сильно устало тело. Я откидываю на сиденье голову, закрываю глаза и прокручиваю в голове все только что услышанное.

– Винна, Бет могла делать то, что делаешь ты? – спрашивает Эврин.

Я фыркаю.

– Нет. И слава богу. Она была нормальной, ну, насколько может быть нормальной садистка.

– Ты уверена? – настаивает Сильва.

– Более чем. Если бы у нее были какие-нибудь способности, то она бы воспользовалась ими, чтобы еще больше мне навредить, – бормочу сквозь очередной зевок.

– Что ты знаешь о своем отце? – шепчет кто-то, но я не открываю глаз, чтобы определить, кто именно.

– Когда мне удавалось застать Бет достаточно пьяной, чтобы о нем спросить, она всегда отвечала, что это была интрижка и что она не знает, кто он и где находится. Но в этой истории есть очевидные дыры. Самая большая – у меня не ее фамилия. Не могу сказать, откуда она, черт возьми, взялась: в конце концов я перестала задавать вопросы. Они не стоили избиений, – отвечаю я, уже путаясь в словах.

* * *

Единственное, о чем я могу думать, – это боль. Каждую клетку тела поглощает жжение, и я извиваюсь в клубке простыней, крича в подушку. Смерть выжидающе дышит мне в затылок, и я встречаю ее едва ли не с радушием.

Я не смогу этого сделать. Не смогу пережить эту боль. Но как бы я ни верила в это всеми фибрами своего существа, это не освобождает меня от пытки.

В какой-то момент жжение исчезает, дыхание прерывается, а изо рта вырываются полные облегчения всхлипывания.

Я сжимала челюсть так сильно, что сейчас удивляюсь, как зубы не разлетелись на мелкие кусочки. Медленно и осторожно расслабляю напряженные мышцы и оцениваю свое состояние. Я вся в поту и совершенно ничего не понимаю. Какого черта сейчас произошло? Делаю судорожный вздох и провожу ладонями по лицу, пытаясь высвободить скопившееся во мне, сбившееся в клубок напряжение.

Какого хрена?