– Раньше мы с сестрами каждый Самайн ходили по домам, выпрашивая сладости, – прошептала я, выводя пальцами узоры на стекле, запотевшем от моего горячего дыхания. – В последний раз я колядовала, когда мне было тринадцать. А потом я приняла Верховенство, и баловаться стало как-то несолидно. Я обожала эту человеческую причуду разукрашивать лица. Будто какой-то грим мог спасти их от злых духов, ха! Люди вечно забывают, что бояться надо не мертвых, а живых. Ох, как же давно это было. – Я вздохнула, устало прикрывая глаза, и встретила напавшую на меня ностальгию с улыбкой. – Колядки ведь не ведьмовская традиция. Их придумали смертные. Много веков ковены запрещали ведьмам присоединяться к ним. Это все еще не поощряется, но дети есть дети, что с них взять? У нас взрослые отмечают Самайн иначе – он знаменует конец лета и начало зимы. Мама всегда наваривала целый котелок вишневого глинтвейна и готовила домашние леденцы из тыквенных семечек. Днем вся семья расходилась по комнатам, чтобы уединиться со своими мыслями, и хранила молчание. А вечером, после немого ужина, перед Шамплейн разжигался невероятной высоты костер – с меня ростом! – и ковен плясал до рассвета. Это было волшебно.
Коул внимательно слушал меня, храня молчание и продолжая вести машину. Я успела подумать, что он решил пропустить мою историю мимо ушей, но в какой-то момент вдруг открыл бардачок и сунул в него руку.
– Сладость или гадость? – спросил Коул, вытянув пакетик с клубничным мармеладом.
Я слабо улыбнулась и протянула руку, умолчав, что это делается не совсем так.
– Определенно сладость.
Коул положил пакетик мне в руку, и уголок его рта приподнялся, что внушало надежду.
– Ты никогда не колядовал, да? – догадалась я, и он пожал плечами.
– Было один раз. Гидеон долго ныл, стеснялся один ходить, и бабушка пинками погнала меня на улицу вместе с ним.
– И какие у вас были костюмы?
– Я был банкой арахисовой пасты, – хмыкнул Коул и густо покраснел, когда я засмеялась.
Мы снова затихли на какое-то время, продолжая пересекать окраины Нового Орлеана по пустынным трассам, чтобы поскорее добраться до центра. Я жевала мармелад, поджигая свечу и снимая чары забвения, чтобы, вернувшись в Бёрлингтон, не обнаружить себя снова незваной гостьей. Даже читая заклятие шепотом, я невольно поглядывала на Коула. Мы оба старательно избегали щекотливых тем, затрагивающих мои отношения с братом, и это было неправильно. Неправильно замалчивать о том, что терзает изнутри, как проглоченная спица. Я понимала это, а вот Коул, кажется, нет.
– Коул, есть еще кое-что…
– Мы почти приехали, – вдруг сказал он, озираясь по сторонам. – Проверь адрес. Французский квартал, да?
Я вздохнула и, выудив из кармана смартфон, открыла заметки.
– Бурбон-стрит. Остановись возле перехода, дойдем пешком.
Двухэтажные домики с яркими вывесками, приманивающие наивных туристов, пестрили разнообразием. В ряд располагались магические салоны, обещающие избавить любого от порчи и снарядить защитной атрибутикой вуду. Между такими салонами обязательно пристраивалась какая-нибудь захолустная кафешка, подающая на обед бигнеты в сахарной пудре. По кварталу скитались хохочущие музыканты и оркестры, возвращающиеся с ночных концертов. У каждого на голове были ободки с дьявольскими рожками и маскарадные костюмы лепреконов или вампиров. Жизнь в Новом Орлеане кипела круглые сутки. Мне не верилось, что совсем недавно я пересекала эту самую улицу, спасаясь от преследования Джулиана. Здесь же я встретила человека, решившего мою судьбу, и в это не верилось еще больше.
Я посмотрела на Коула и слабо улыбнулась.
– Нам вон туда.
Он припарковался на платной стоянке у ивового парка, и мы выбрались из авто. Я продела руки в лямки рюкзака, поглядывая на смартфон и ведя нас по указателям к дому, указанному на сайте прорицательницы.
Дико хотелось спать. Коул притормозил возле ларька, торгующего кофе для таких же сонных бродяг. Купив нам по крепкому американо, Коул осушил свой стакан практически залпом и заметно приободрился. Размяв плечо, стянутое бинтом под теплой осенней курткой, он огляделся и указал куда-то.
– Туда.
Я кивнула, согревая пальцы о горячий стаканчик. Мы пересекли мостовую и очутились рядом с вывеской, украшенной золотом и медью. Она изображала ящерицу, карабкающуюся вверх по стволу дерева. Само здание выглядело непримечательно: одноэтажное, из темно-синего камня и с потертой бурой крышей.
– Который час? – спросила я, вчитываясь в стенд, прислоненный к витражной витрине с внутренней стороны. – Здесь написано, они работают с девяти…
Коул пошарил по карманам и достал сотовый телефон. Дисплей ярко загорелся, отбросив на его лицо тень.
– Только семь.
– Значит, подождем… Стой-ка. – Я невольно схватила Коула за рукав куртки и наклонила к себе, указывая пальцем на зашторенные окна. – Там кто-то есть.