Ковен озера Шамплейн

– Одри, – позвал меня Коул, и я вздрогнула, поняв, что так и зависла с гримуаром в руках, не прочитав больше ни строчки. – Куда дальше?

Оказывается, мы уже проехали билборд с надписью «Норидж» и теперь стояли на городском перекресте: напротив – почтовое отделение, справа – винный магазин, а слева – книжный, в окнах которого мельтешили студенты из близлежащего колледжа Дартмута. Позади же нас росла белокаменная церквушка имени Барнабаса. Норидж был в два раза меньше, чем Берлингтон, а потому тише и безопаснее – неудивительно, что Паук выбрал пристанищем именно его: сюда было удобно стаскивать детей со всего Вермонта.

Где же ты прячешься, тварь?

Я просунулась между кресел, вглядываясь в пешеходов. Мое жемчужное колечко тут же нагрелось, посылая импульс до самой макушки, и я сказала прежде, чем осознала:

– Вперед. Мимо почты. Километра два или три… Не могу сказать точнее, пока мы не окажемся рядом. Просто поезжай, я укажу, где остановиться.

Коул кивнул и поехал дальше, как только загорелся зеленый свет. Ферн рядом с моим плечом напряглась, внимательно следя за дорогой вместе со мной. Мы ехали медленно: она и Сэм озирались, пытаясь не упустить признаки демонической активности, а я же нервно крутила кольцо все три километра, пока импульс не повторился.

– Налево. Еще миля… Еще чуть-чуть… Вот здесь!

– Заброшенный парк аттракционов? – уточнил Сэм и посмотрел на меня дикими глазами: – Ты издеваешься?! Кто-то однажды сказал, что клише фильмов ужасов не властны над ведьмами!

Я передразнила его и, стоило Коулу остановить машину, выскочила на улицу. Вокруг было так безлюдно, как только могло быть среди заржавевших и сломанных каруселей, – идеальное пристанище для монстра-гурмана. Парк и город разделяли горы и кленовые леса, а дорога, соединяющая их, была скудна на автомобильное движение – местные явно предпочитали пользоваться новеньким шоссе, по которому мы сюда и приехали. Казалось, в воздухе все еще можно уловить аромат сладкой воздушной кукурузы и лакричных конфет… Но все это перебивала тяжесть подвальной сырости, меди и смерти.

В отличие от парка аттракционов в пригороде Нью-Йорка или в Лас-Вегасе, где нам доводилось бывать раньше, здесь было очень скудно: всего-то одна французская карусель с лошадками, башня «свободного падения», вагонетки, пара пустых фургонов и один гигантский красно-белый шатер с остроконечным куполом. Выбравшись из машины следом, Ферн смотрела на него не моргая, а в следующую секунду тот вдруг вспыхнул ярким огнем: зажглась тысяча гирлянд, окутывающих купол до самой верхушки.

Паук не соврал…

– Он действительно ждет нас, – сказала я и вздохнула, успокаивая сердце, подпрыгнувшее к горлу. – Так давайте поспешим. Опаздывать на вечеринку неприлично.

Вчетвером мы миновали французскую карусель, скрипящую от поднявшегося ветра. Пластмассовые пони с отслоившейся краской провожали нас выцветшими глазами, а мусор хрустел под ногами – полиэтиленовые пакеты, окурки, битое стекло и пустые шприцы. Никаких ограждений и никаких живых людей – все серое, темное и грязное. Скрюченные ветви деревьев царапали крыши вагонеток и киосков, а шатер все мигал и мигал, приглашая нас внутрь… Пришлось обойти его, чтобы найти вход, расположенный со стороны леса, – полукруглую арку, залитую неоном. Вместо таблички над ней раскачивалась маска клоуна с красным носом и ртом, изогнутым в улыбке.

Стоило нам войти, как раздался механический щелчок, а следом – шипящая, искаженная эхом музыка, какую часто крутили в рекламе шестидесятых годов. Веселый мотив, напоминающий джаз, и приятный баритон, неестественно растягивающий слова из-за заеданий пластинки: «Дэйзи, Дэйзи, где ты, милая Дэйзи?»

Музыка включилась только что – значит, Паук был где-то рядом. Шаг за шагом мы прошли к сцене, больше похожей на арену, и притихли под сводом полосатого купола. Кругом стояли деревянные скамейки, на которых громоздился забытый всеми цирковой инвентарь: кольца, затупленные шпаги, велосипедные конусы. А со стен на нас смотрели плакаты дрессированных животных и гримированных акробатов, выбеленные временем. Единственным источником света служили гирлянды, намотанные на железные балки и опоры: сам по себе тент совсем не пропускал солнечный свет. В воздухе мерцала пыль и стоял кислый запах гниения – тот шел от стола, стоящего посреди сцены.

Металлический и блестящий, с пятью пластиковыми стульями, он был торжественно накрыт к нашему приходу. Только если на праздниках подавали индейку с тортом, то здесь нас ждало нечто иное – человеческие останки. Конечно, тоже сервированные по всем правилам этикета: внутри раскуроченной грудной клетки, как на подносе, лежали мотки кишок и чья-то печень, а на самом краю – пирамида из языков, нанизанных на шпажки. Отдельное место занимали вырванные сердца, сложенные на блюдцах из раздробленных черепных коробок. И все сердечки, как одно, размером с маленький детский кулачок… Таких «блюд» было по меньшей мере четыре – и возле каждого лежали приборы из обглоданных и сточенных костей.