Ковен озера Шамплейн

– Ц-ца-р-рица, – произнес Паук, выдавливая из себя букву за буквой вместе с потоком зловонной черной жижи, фонтан которой выстрелил в сторону Морган, но не долетел – слишком высоко. Зато те скамьи, куда жижа все-таки попала, принялись с шипением таять от кислоты. – Ты умерла! Ведьма не могла соврать мне…

– Одри и не врала, – отозвалась Морган холодным, металлическим голосом. Руки ее свободно висели вдоль тела, но это не мешало магии клубиться между ее пальцами, треща, как электричество. – Я умирала, точнее говоря, меня убили. Не самый приятный опыт, зато хороший урок. Ну и кто теперь сопливая девчонка, а?

Все лица, из которых было склеено туловище Паука, смотрели на нее вместе с безглазыми головами. Это было поистине ужасающее зрелище – тварь из самой преисподней, ворсистая, сплетенная из тьмы, с выпирающими изнутри костями и серой кожей в складках. Паук бросился к Морган, карабкаясь по скамьям вверх и поднимая за собой гору щепок, но все, что ей нужно было сделать, чтобы остановить его, – это захотеть остановить.

Паука отбросило назад, перевернуло на бок посреди арены, как неповоротливого жука, а затем Диего вскинул руку и стиснул изрезанную ладонь, заставляя кровь закапать сильнее.

– Tenebrae in Duat! – повторил он, поднимая в воздух красное москитное облако вместе с песком.

Будто живое, оно налетело на Паука и пригвоздило того к земле, а осев, растеклось вокруг чернильными кляксами. Они оформились, вытянулись, как ростки, и обрели форму осьминожьих щупалец. То был Амат – чудище Дуата. Набросившись на Паука, щупальца скрутили все шесть его рук и длинные шеи. Тюльпана довершила пленение, читая одно из древних заклинаний Шепота, что я видела в главе Авроры – «Колыбельная Барбаса». Оно погружало сон, полный кошмаров, но на Паука, сочащегося силой, действовало лишь обездвиживающе.

«Закончи это! Здесь и сейчас!»

– Здесь и сейчас, – вторила я, вынимая из-за пояса ритуальный атам. – Держите его!

Несмотря на то что туловище и руки диббука были зафиксированы, он все равно сопротивлялся, отрастив еще несколько клешней, на которые сил Амата и Тюльпаны уже не хватило. Клешни молотили по земле, пытаясь сбить нас с ног, но Коул ловко парировал клинком каждый его выпад, не давая дотянуться ни до кого. Эта битва была бессмыслена – Паук непрерывно регенерировал, но как сдерживание вполне годилась.

Сбросив пальто, я вскочила на скамейку и, оттолкнувшись, запрыгнула Пауку на спину. На ощупь серая кожа оказалась липкой и холодной. Мои ладони продавливали выпирающие детские лица, и я зажмурилась, чтобы не видеть, как карабкаюсь вверх прямо по ним и топчу детские души. Позвоночник Паука походил на горный массив: костяные гребни и позвонки торчали, как отвесные скалы, давая мне опору. Приходилось быстро-быстро перебирать руками, чтобы остаться незамеченной и не соприкоснуться с таинственной тьмой, циркулирующей под Пауком точно волны.

– Давай, Морган! – услышала я крик Диего, когда Паук, озверев, вдруг начал подниматься на ноги.

Нет, все-таки он заметил.

Во рту растекся медный привкус: кажется, я прикусила себе язык, когда Паук подпрыгнул, пытаясь сбросить меня, как бык на родео. Я вонзила ритуальный атам ему в спину, нечаянно соскользнув с гребня. Лоскуты из тьмы встрепенулись, поползли вверх, собираясь в панцирь, но затем зашипели и стекли обратно вниз. Что-то мешало Пауку рассыпаться на тени и сбежать, как он делал это прежде, и это «что-то» несло за собой шлейф кленового сиропа, праведного гнева и дикой магии, что звалась Хаосом.

Морган вскинула ладони, и Паук снова рухнул наземь, истошно вереща.

«Приступай!»

Я выдернула атам из плоти, но почему-то та не срослась, как обычно. Тогда я воткнула нож еще раз, уже повыше, и подтянулась вверх, чтобы занять устойчивое положение. Сверху Паук казался даже больше: одна лишь его спина была размером с крыло самолета! Усевшись ровно между костяными гребнями, я сконцентрировалась. Рукоять атама горела в ладони, раскаленная магией, и, глубоко вздохнув, я чиркнула лезвием первую линию на пергаментно-тонкой коже.

– Ты не сможешь убить нас! – крикнул Паук, когда я уже почти вырезала на нем элементаль воздуха – знак первой стихии первого дара.

– Я и не собираюсь убивать тебя – я просто хочу сделать тебе больно, – ответила я и, разделяя треугольник чертой, сказала: – Poen!

Лезвие ножа раскалилось. Вся боль, которую перенесла Ферн на ферме, впиталась в металл за это время. Вся соль, которой мы удобряли клинок по утрам, как делал ее отец, Маркус, чтобы усилить заклятие, снова покрыла его наростом. «Sibstitisyon – ритуал боли, – сказала мне Ферн. – Так заставь его вопить!»

На миг Паук застыл, будто потрясенный тем, что вообще способен испытывать такое – мучения, соизмеримые разве что с теми, которые он причинял невинным детям. Я закончила сигил воздуха и снова вонзила в Паука нож, даже не думая останавливаться. Лишь тогда он закричал – закричал тем самым человеческим голосом, в котором я вновь узнала Анхеля Де’Траста: