Koyaanisqatsi

Денис Яцутко KOYAANISQATSI (Отрывок из текста «Завершение многоточия. Третья точка»)

Лукумонское знание эзотерично, что ни в малейшей мере не противоречит его возможной публичности: профаны могут слышать, но не могут услышать. Они могут полагать, что услышали, но знание имеет такую степень, когда ложится лишь на знание, техника в руках дикаря — кусок железа. Таким образом, современные лукумоны могут легко использовать для обмена информацией с себе подобными любые средства массовой информации, не опасаясь, что дикарь воспользуется их страшными заклинаниями и наломает дров. На заклинания дикарь не обратит никакого внимания, а если и обратит, то применить не сумеет, да просто не станет применять, т. к. не будет знать о самой возможности применения, а дров наломает и без того: в нынешнем уродливом мире дикарю слишком часто приходится делать недикарские вещи; на дрова идёт, практически, всё: экономика, литература, юриспруденция.

Как это получилось? Почему в коллективе, именуемом «человечество», рождённый ползать сидит в кресле и учит рождённых летать ходить строем? Почему способный лишь грузить мешки выступает в суде от имени способного лишь подметать, но торгующего недвижимостью? Почему кажущийся столь явным закон нарушается в пользу сомнительного индивидуального блага? Почему, спросите вы, сомнительного? Да потому, что этот горе-буржуа или горе-интеллигент всю жизнь чувствует себя не в своей тарелке: ему многое непонятно, он пытается упростить всё «под себя», но не каждая фигура сводима к сумме квадратов и не каждая реалия сводима к фигурам, а его мозг физиологически не может вместить что-то сложнее квадрата, да и квадрату там тесно. В идеале там вовсе должно быть пусто. Его тело должно удобно ложиться в направляющую традиции и двигаться ритуалом. Всё его существо должно совпадать с некоторой несложной функцией. Это будет подлинным для него благом.

Откуда же возьмётся данная направляющая? Возможно ли предположить, что некий естественный социальный закон, являющийся подлинным благом, существует объективно, подобно законам физики? Но как определить, какому роду деятельности предопределён тот или иной человек? Кому быть инженером, кому законодателем, а кому плотником? В отличие от общественных насекомых, у которых специализация и предназначение выражены явно морфологически, тело человека не говорит ничего более или менее однозначно о его телосе (за исключением редких и неявных случаев и уродств): когда высокому ребёнку говорят, что он должен играть в баскетбол, это следствие сомнительно, как сомнительна сама необходимость игры в баскетбол.

Некоторые (среди них Вербицкий) утверждают, что человек — существо коллективное и что не может быть (не должно?) индивидуального блага, противоречащего интересам и благу коллектива. Тут хотелось бы привлечь ещё немного зоологии.

Человек — млекопитающее, примат. Какая форма групповой организации характерна для млекопитающих? Млекопитающие живут стадами, стаями, прайдами, табунами, семьями. Все эти группы похожи отсутствием чёткой специализации среди своих членов и чёткого разделения труда. Вожак, глава почти всегда есть, но постоянно должен доказывать своё право на лидерство, подвергаемое действенному сомнению со стороны почти всех членов группы. Члены группы часто дерутся между собой из-за пищи, лучшего места, полового партнёра и т. п. Эти притязания безусловно индивидуальны, но противоречат ли они интересам группы? Сильнейший выживает, сильнейший даёт потомство, сильнейший руководит. Группа от этого только выигрывает. Но группа как наименьшая значимая единица. Индивидуум как таковой не самоценен. На реализацию индивидуальных притязаний имеет право только сильный, здоровый, умный. Притязания слабого обречены на провал. Так ли у людей?

Гомеровское «арете» переводится сегодня как «добродетель», но даже беглый обзор арете гомеровских героев (хитрость Одиссея, физическая сила Агамемнона) даёт нам понять, что речь идёт скорее о превосходствах. Нельзя сказать, чтобы эти понятия были синонимичными в героическом обществе, — нет, это было одно понятие, т. е. превосходство и было добродетелью. Как и в стаде и в стае.

Особой специализации тогда тоже не было. Царь занимался почти тем же, что и остальные, но делал это лучше.

С тех героических пор мы ушли далеко. В какой момент всё сломалось? И сломалось ли? Почему сегодня считаются ценными притязания олигофрена? И кто сможет объяснить, ценными для чего они являются? Мы говорим о самоценности личности, но что является личностью? Достаточно ли принадлежать к виду homo sapiens, чтобы претендовать на ценность своих притязаний? Необходимо ли к нему принадлежать (см. Веркор «Люди или животные»)? Можем ли мы допустить, что притязания олигофрена на равноправие (в условиях демократии фактически — на царство) могут не противоречить интересам группы, именуемой человечество? Есть ли она сегодня, эта группа?