Козацкие могилы. Повесть о пути

Настя с соседями аж нагнулась в ту сторону. Из казацкого табора летел галопом на подмогу своим ещё один полк, потому что татары на несколько гонов подались назад, — но подмога прижала поляков, и было видно, как уже в свой черёд изготавливаются к бою ляшские уланы.

У Насти впереди других всё вертелась в голове забота — где-то там наши парубки?..

Быстрее верхового вестника пролетел по полю и покатился далее слух, что в первых стычках убит личный друг гетмана Тугай-бей, а против татарского стана все плевали огнём без роздыха польские пушки…

Справа заиграли к бою сурмы, и двинулась казацкая пехота. Против неё выступали королевские конные хоругви, всё ускоряя свой бег; вёл их со знаменем в левой руке и мечом наголо в правой видный собою шляхтич без шлема, волосы которого дразняще разбросались в стороны по плечам.

— Браточки мои, — закричал Степан, — да это ж предатель Ярема, панский выродок! Вот где мы ему зацепим верёвкою рог!

Конные хоругви Вишневецкого с ходу разрезали наискось украинскую пехоту, разорвали ограждение из возов и ворвались в самую середку табора. Уже прямо рядом с Настею отдельные вершники врубались в расположение крестьянских отрядов. Один, подзадоривая, кричал: «Бей свинопасов, чтобы забыли, как воевать палками!» — «Вот я тебя батогом-таки угощу!» — отозвался Степан и въехал ему своей лютнею прямо между глаз. Но другой лях, извернувшись, с плеча рубанул Степана по голове, и тот рухнул, не поспел даже охнуть; тогда забившаяся было сперва от непривычки под воз Настя, позабыв от накатившего горя испуг, схватила двумя руками свою саблю и сзади полоснула убийцу соседа по шее — полусрезанная голова его отвалилась набок, повиснув на уцелевшем позвонке.

Тут, на её счастье, откуда-то сбоку разом ударил на прорвавшихся конников свежий крестьянский загон и потеснил их в сторону. Настя заметила, что вёл их бывалый Спека с разметавшимся длинным чубом, и ятаган в его руке блистал молоньей.

Она обратилась к Степану — он был уже безвозвратно мёртв, из раскроенной бритой головы кровь и мозг разлетелись далеко в стороны по земле, и пронёсшийся рядом конь хлюпнул в тёплую ещё лужицу по копыто. Настя вновь подняла голову, борясь с дурнотой, и с живейшею ненавистью встретилась глазами с разъярённым каким-то злым счастьем Ярёмою Вишневецким, совсем недалеко, шагах в полуста размахивавшим по ветру своим гордым прапором, — плохо вооружённые селяне, как ни тщились, мало могли нанести урона закованным в латы боевым конникам.

Вопли, стопы и лязг от металла неслись по всему пространству поля, а солнце теперь начало опускаться, словно стараясь вникнуть в подробности происходящего среди людей смертного пира. Тут в расположении татар стряслось что-то неимоверное: всё там закрутилось, забурлило, и белые чекмени со всех ног пустились наутёк, показав врагу спину, а вслед им все били и били королевские пушкари. Чья-то властная рука двинула на подмогу казакам ещё один большой конный полк; Настя нутром почуяла, что повёл его Богун, и сердце её ещё сильней защемило, дыханье зашлось. А тем временем через табор проползла лютая весть, что будто басурмане и вовсе бежали, оставя сражение на извол судеб, а с ними позорно ушла часть казаков Белоцерковского полка…

Настя с нарастающим ужасом наблюдала во временном бездействии, как справа и слева казаки под натиском шляхты медленно подавались назад, и лицо её заметно темнело; оно оживлялось лишь иногда, когда казацкое войско разворачивалось как сжатая до предела пружина и било в лоб наседающего врага, — по потом вновь медленно откатывалось обратно. И всё-таки подоспевшие конники помогли вооружённым селянам вытеснить хоругвь Вишневецкого — выходца из православной украинской семьи, переметнувшейся в чужой стан и веру, чей отпрыск Ярёма — то есть Иеремия — сделался наконец злейшим палачом собственного народа.

То тут, то там будто смерч налетал на отдельные кучки бойцов, закручивая их в своем вихре, — а когда через несколько мгновений схватка отодвигалась прочь, на месте оставалась лишь грядка безгласных тел…

Бой затихал; на поле пал туман и наконец хлынул долгожданный ливень. Мимо Насти, с гетманским бунчуком и частью его охранной сотни, проехал, отдавая направо и налево наказы, кропивецский полковник Джеджалий, — а вслед за ним пролетело худое известие, что Хмель бросился догонять татар, силясь повернуть назад хана, да не вернулся и сам, потому что переметный лжец-крымчак задержал его у себя силою. А с польской стороны, несмотря на дождь и вновь выползавший сквозь поры земли пар, полетела хвалебная песнь «Те Деум лаудамус». Но торжествующее это песнопение вселяло в сердце украинского войска не только горечь — сил для сопротивления у них было ещё куда как вдосталь.