Читаем Козацкие могилы. Повесть о пути полностью

…Но на исходе этого мая-травня австрияки прорвали фронт, и вскоре скит подпал под их имперское владычество. Иноки были изгнаны прочь, знаменитый колокол украли, кто-то снял картины «Казацкой панорамы» и распорядился ими так, что до сей поры следов её не нашлось; в самом соборе чужаки завели спервоначала конюшню. Несколько позже надзор за ним был поручен хотя и австро-венгерскому офицеру, но родом из Чехословакии, и славянское сердце его дрогнуло — храм-памятник кое-как привели в порядок, а лошадей вывели вон.

Брусиловский прорыв следующего лета принес вновь свободу — в 12 часов дня 8 июля 1916 года, на память Казанской иконы Богоматери, следуя давнему обычаю воевать в «священном порядке», русская армия заняла скит Козацкие могилы. С северной стороны Георгиевского собора, бок о бок с предками, похоронили тогда тридцать солдат повой войны, павших при освобождении Берестечка.

Дальнейшая участь памятного казацкого храма тоже была единой со всем западнорусским краем. В лютом (феврале) 1918-го их опять прибрали к рукам австро-германские войска; весною 1919-го немцев сменили поляки, а 2 серпня-августа двадцатого сюда ненадолго вошла 1 конная армия. У Исаака Бабеля в его «Конармии» есть особый, хотя и чрезвычайно короткий, рассказ «Берестечко» — он начинается именно с описания Козацких могил, за которыми конный писатель проследил, впрочем, краем глаза и вряд ли с большою долей сочувствия:

«Мы делали переход из Хотина в Берестечко… Чудовищные трупы валялись на тысячелетних курганах. Мужики в белых рубахах ломали шапки перед нами… Мы проехали казачьи курганы и вышку Богдана Хмельницкого. Из-за могильного камня выполз дед с бандурой и детским голосом спел про былую казачью славу. Мы прослушали песню молча, потом развернули штандарты и под звуки гремящего марша ворвались в Берестечко».

Городок новому казаку тоже пришелся не по праву: «Берестечко нерушимо воняет и до сих пор, от всех людей несёт запахом гнилой селёдки». Население довольно-таки разноязыко: «Евреи связывали здесь нитями наживы русского мужика с польским паном, чешского колониста с лодзинской фабрикой».

Чтобы уединиться от всего этого сброда, Бабель забрался в замок последних владельцев местечка, которых он, как торопливо проезжий человек, неточно именует «графами Рациборс-кими» (на самом деле в канун войны Берестечко делили пополам Чесновские и Витославские; «дворец» их дошёл до наших дней — в нём ныне располагается приют для престарелых). А покуда он ностальгически разбирал чужие, писанные по-французски письма, в окна залетал снаружи голос военкомдива, страстно убеждавший «озадаченных мещан и обворованных евреев: «Вы — власть. Всё, что здесь, — ваше»…»

Спустя несколько дней поляки вновь выбили конников из «местечка, которое по Рижскому мирному договору 1921 года почти на два десятилетия вместе со всею Волынью отошло к возобновленной Речи Посполитой. Скит пережил и это лихолетье, хотя подозрительные народные сборы на «девятую пятницу» были тогда запрещены под угрозою наказания и денежных пеней.

19 вересня-сентября 1939-го Украина воссоединилась, но пока ненадолго — с 23 червня-июня 1941 года по 3 квитня-апреля 1944 на ней правили германцы; когда их выпроваживали восвояси, снарядом был сбит крест над северо-западной башней, который лишь в наше время собираются вернуть на осиротелую главу…

Скит перенес вживе вторую войну, как и первую; понемногу в нем собралось несколько старых почаевских иноков, наладивших хозяйство и службу. К 300-летию Переяславской рады в «Журнале Московской Патриархии» появилась небольшая заметка о храме-памятнике славного прошлого. В 1957–1958 местный художник Корецкий расписал внутри верхнюю часть церкви, до которой не успели дойти руки Ижакевича, — но тут как нарочно настали новые тяжёлые испытания.

Занявшийся разбором сталинского наследства Хрущёв неожиданно напустился на Православную Церковь, начавши шестилетнюю полосу гонений, которые нанесли ей урон вполне сравнимый с погромом, содеянным столь нелюбимо-близким «царю Никите» предшественником. Возникший на волне противокрестового похода орган «Наука и религия» призывал тогда, ничтоже сумняшеся, развенчав культ личности Сталина, покончить и с «культом личности» Христа. А всего двадцать лет с небольшим назад в нём же на всё государство распространен был ещё и такой совершенный перл про старинный храм 1687 года у озера Неро на речке Инше, которую сочинитель укоротил для понятности в «Ишу»:

«КАК ВОЗНИКАЕТ «ЧУДО»

Подъезжая к Ростову-Ярославскому, нельзя не заглядеться на деревянную церковь Иоанна Богослова на Ише. Воздвигнута она безвестными зодчими около трёхсот лет назад, срублена одними топорами: ведь в ту пору строители ещё не знали пилы и рубанка. От основания до кровель из осиновых плашек (лемехов) предстает церковь как шедевр деревянной архитектуры».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее