Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

Особливо — к панне Ярине. Заслонив собою подруг, она вся словно светилась, пылала столь опасным огнем, что связываться с шальной панной никому из гайдуков не хотелось, — охотно подошел бы к ней разве что Пилип-с-Конопель, да он лишь робел перед ней, пялил глаза, словно дурень какой, и молчал.

— Пойдем дальше, пане Овраме, — обратился к искателю кладов Демид Пампушка-Куча-Стародупский, гостеприимно пропуская гостя вперед.

Но Лукия преградила дорогу.

— Ни шагу дале, пане! — сердито кинула она опешившему Овраму.

— Тебе, девка, чего надобно? — зловеще прошипел обозный.

— Без слова-пропуска я его никуда не пущу.

— А ты что за цаца? — удивился обозный.

— Меня назначили сегодня сотником девичьей стражи, пане полковой обозный. А потому…

— Тебя назначили сотником стражи?

— Девичьей стражи, пане полковой обозный.

— Почему девичьей?

— Как это — почему? — разом застрекотали девчата возле гончаровой дочки. — Во время войны и девки — люди!

— Не слоняться ж без дела! — постукивая в ножнах саблей, кричала какая-то белокурая непоседа.

— Хватит нам бабьего дела! — вопила другая.

— Покозакуем наконец и мы! — отозвалась и панна Подолянка и, подойдя к Пилипу-с-Конопель, коснулась его руки и тихо спросила по-французски: — Это вы были тогда в порту, в Голландии?

— Да, я.

— Я сего не забуду вовек…

— Должен я вам кое о чем поведать, панна Кармела.

— Сегодня невзначай… слышала я из окна ваш разговор с епископом Мельхиседеком, — тихо сказала она.

Пилип-с-Конопель, вспыхнув, бросился было прочь от нее, однако остановился.

— Панна, — запинаясь, молвил француз, — я должен вам сказать нечто новое. Важное. Для вас…

И он, отведя ее в сторону, коротко рассказал ей все.

— Спасибо, — сказала панна Подолянка и протянула французу свою холодную руку.

И спросила:

— Вы… возвращаетесь… во Францию?

— Я решил сложить свою голову здесь.

— Зачем же ее терять? — грустно улыбнулась панна.

— Мне жизнь хотелось бы отдать за вас, недостижимая, дальняя зоренька, — заговорил Филипп по-украински. — Вас подстерегает опасность… грозная, неотвратимая. Я должен бы за вами доглядывать… И я умоляю: берегитесь! Не ходите беспечно: схватят! Если не этот, — он кивнул на Оврама, — то другие. Я их видел, знаю, — и Филипп снова почему-то перешел на французский — так, правда, было вернее, ибо французского языка в Мирославе, пожалуй, никто и не знал. — Умоляю вас: запритесь дома… до конца войны.

— Не могу, голубь мой, — растроганная его заботой, сказала Подолянка. — Я всю жизнь была в неволе… по монастырям. А тут… теперь… я должна воевать.

— Убьют или изуродуют! И я прошу, Кармела…

— Нет, — ответила Ярина. — А вы… возвращайтесь в Париж.

— Никто ведь… — грустно произнес Филипп. — Никто… даже вы, Подолянка… никто не запретит запорожцу сложить свою голову за Украину.

Это прозвучало слишком по-французски, витиевато, но такая неуемная боль звенела в каждом слове Филиппа, что сердце Ярины-Кармелы замерло от острой жалости, потому как ни слова надежды она не могла подать этому молодому французу, который по ее следам добрался до нашей Долины из Европы.

Поклонясь, Филипп Сганарель отошел в сторону, а панна Подолянка снова вернулась к своим шумливым подругам, — они еще наседали на полкового обозного, доказывая, что и девчата украинские могут стать на войне людьми.

36

— Мы учимся рубить и стрелять, — сердито фыркая, говорила Лукия.

— Сбесились! — пробормотал обозный. — А кто же станет борщи варить козакам?

— Наши мамы, — отвечали девчата.

— Кто ж воинам будет стирать штаны и рубахи?

— Пан сотник Хивря, — смеялись языкастые девчата.

— А кто ж любиться с парубками будет? — шевельнув усом, спросил старый гончар.

— Мы! — единодушно ответили анафемские девушки.

— Распутницы! — не понимая шутки, разгневался пан обозный и обратился к гостю: — Пойдем, пане Оврам!

— Чур! — так властно крикнула Подолянка, заря-заряница, красная девица, что пан Оврам, исправный кавалер, даже в столь неприятную минуту не мог не обратить внимания на черный огонь быстрых очей этой белокурой панны и поспешил спросить у Пампушки:

— Кто это?

— Племянница епископа.

— Вот какая?! — тихо ахнул Оврам, даже мурашки по спине забегали, и не только от ее красоты, а затем что стало жутко: не дай бог с такой девкой вступать в распрю, а ему предстояло (с несколькими верными людьми) завтра ее похитить. У кладоискателя даже руки и ноги свело, и он потянул пана обозного за рукав, чтобы как-нибудь поскорее убраться отсюда, когда вдруг сотник городской стражи, гончарова дочь Лукия, кивнув девчатам, приказала:

— Взять!

И не успел пан обозный прикрикнуть на шальных девчат, не успел бедный красавчик опомниться, как девичья стража набросила на него здоровенный грубый мешок (не взятый ли, случайно, взаймы Лукией у ее братца, лицедея Прудивуса, тот самый, в коем вертоплясы держали на представлении панну Смерть?), и ловкие, быстрые девичьи пальцы уже завязывали мешок у самых ног, так что оттуда торчали только зеленые сафьяновые сапоги.

— Отпустите его, девчаточки! — завопил обозный.