Козел отпущения

-- Я желаю им счастья, -- сказал я, -- но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.

Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.

-- Он -- дьявол, -- сказал я, -- а они снова в его руках.

-- Нет, -- сказала Бела, -- тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. -- Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. -- Не забывай, -- сказала она, -- я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки. Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.

Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла -- тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась. Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень -- человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.

-- Бесполезно, -- сказал я наконец. -- Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.

-- Нет, похож, -- сказала Бела, -- но в то же время он похож на тебя.

Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер? Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.

-- Бела, -- сказал я. -- Держи меня. Назови мне мое имя.

-- Ты -- Джон, -- сказала она, -- ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?

Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук -- в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.

-- Ты дал что-то каждому из нас, -- сказала Бела, -- мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, -- Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. -- Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? -- сказала она. -- Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.

-- Только имя у меня и осталось, -- сказал я. -- И не будем больше говорить об этом.

-- Если бы он не вернулся, -- спросила Бела, -- что бы он сейчас делал?

-- Он хотел попутешествовать, -- сказал я. -- И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?

Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.

-- Он был моим любовником в течение трех лет, -- наконец сказала она. -- Он стал мне очень близок, он -- часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого-нибудь другого.

-- Нет, -- возразил я, -- он никогда не найдет никого вместо тебя.

-- Почему ты так в этом уверен?

-- Не забывай, -- сказал я, -- я жил его жизнью целую неделю. -- Я взглянул на окно. -- Почему ты задернула занавеси?

-- Это сигнал, -- сказала Бела, -- что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит -- я не одна.

Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари-Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен-Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен-Жиле. Он был хозяин, а я -- незваный гость.

-- Бела, -- сказал я, -- он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.

Я встал.

-- Что ты собираешься делать? -- спросила она.

-- Уйти отсюда, -- ответил я, -- прежде чем придет он. Если я хоть сколько- нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.

Она задумчиво посмотрела на меня.

-- Я могу не раздвигать занавеси, -- сказала она.

И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.

-- Я задал тебе вопрос, -- сказал я, -- несколько минут назад. Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.

Она заколебалась, но лишь на секунду.

-- Да, -- ответила она, -- да, поехала бы.

Я посмотрел на окно.

-- Отдерни занавеси, когда я уйду, -- сказал я. -- Я пройду через дверь на улицу.

Она вышла вместе со мной в коридор.

-- А как же твоя рука? -- спросила она.

-- Моя рука?

-- На ней нет повязки.