Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Мунгальская лава приближалась с огромной скоростью, впереди летели знаменосцы и военачальники в блестящих доспехах с перьями, воткнутыми в шишаки невысоких шлемов и с разноцветными лентами на концах копий, наклоненных вперед. За ними стелилась стена конницы, сверкавшая круглыми щитами, ощетинившаяся саблями и дротиками. За Вяткой собралось тоже немало ратников, кроме всего, отряды дружинников, спешившие к переправе, изменили направление и теперь вливались в общий строй. Но силы были не равными, ордынцы, не навязывая битвы, могли смять козлян как сухостой по краям оврагов и не останавливаясь промчаться до переправы, чтобы потом ворваться в крепость. Вятка это понимал, он скосил глаза в сторону реки, где группа из двух десятков воев должна была ощетиниться оружием возле моста и увидел, что она заняла оборону по его бокам.

Тогда он, не сбавляя хода, завернул коня к середине равнины, увлекая за собой ратников, успевших сплотиться в единый кулак, и заставляя этим маневром повернуть голову мунгальской лавины за ними. А когда ее передние ряды помчались наперерез отряду, снова отвернул к реке, заставив их повторить маневр. Мощный поток мунгальских всадников, летящий за лучшими воинами орды, не сумел перестроиться сразу, он понесся дальше, рассыпаясь по равнине как горох и оставив кешиктенов один на один с козлянами. Вятка направил скакуна на ордынца в богатых доспехах, это был толстый мунгалин с брезгливым выражением на блиновидном лице, широкая стрелка, опущенная с серебряного шлема, едва прикрывала плоскую переносицу с вывороченными ноздрями. Узкие глаза с приподнятыми у висков краями выражали ненависть, они источали беспощадность, делавшую каменными складки вокруг оскаленного рта с гнилыми зубами.

Выступающий подбородок с редкой растительностью утопал в волнах жира под ним, они сползали на грудь, прикрытую чешуйчатой кольчугой. Ордынец сидел в седле как вкопанный, обхватив толстыми коленями коротких ног бока мохнатого коня с большой мордой, щерившего зубы, выбить его оттуда было практически невозможно. Тысяцкий подумал, что надо было подобрать возле юрты и дротик, чтобы бросить его издалека, заставив врага поменять уверенность на морде на беспокойство, а теперь такое право было у мунгалина, которым тот собирался воспользоваться. Но нехристь, подскочив на расстояние броска, вдруг швырнул дротик на землю и выхватил из ножен кривую саблю, рябое лицо расплылось в радостной улыбке, словно к нему подогнали породистого скакуна.

— Урусут, урусут… кху, кху! Менгу, урусут! — осклабился он, осаживая коня и останавливаясь напротив Вятки. — Алыб барын, тысацнык, дзе-дзе!

Вятка собрался было обрушить саблю на бармицу, прикрывавшую короткую шею мунгалина, но сдержал удар и в упор уставился на него. Вокруг разгоралась сеча, уже слышался звон клинков и первые крики раненных, но ни один из воинов с обеих сторон не заходил в круг, в центре которого остановились оба противника. Скоро и сеча принялась стихать, словно остановленная по повелению того, кто обладал большой властью, воины стали стекаться к месту поединка воевод, указанному его величество случаем, разделенные узким проходом.

Тысяцкий стряхнул напряжение, он повел глазами вокруг, начиная осознавать, что перед ним не простой мунгалин, а носитель высших знаков отличия в орде. Об этом говорили серебряные доспехи с шлемом, к которому был прикреплен рыжий конский хвост, и такие же стремена со шпорами на красных сапогах с высокими каблуками. И вдруг понял, отчего ордынец расцвел как маков цвет в летнюю пору, его обрадовало облачение урусута, в котором он тоже усмотрел знаки высшей власти. Для воина орды было величайшим почетом срубить голову урусутскому воеводе и преподнести ее, насаженую на копье, великому Бату-хану. Значит, пришло время для подарка от княгини Марьи Дмитриевны, обязанного теперь сыграть непростую роль в поединке Вятки с важным ордынским военачальником. Он презрительно усмехнулся:

— Дзе, тугарин, дзе, это хорошо, что мы с тобой сошлись, но ты бы не торопился ухмыляться, — повертел он клинок в руках. — У нас молвят — не след делить шкуру медведя, пока он шастает по лесу.

— Дзе, дзе, урусут! — бестолково покивал противник головой, примериваясь саблей для удара. — Уррагх, монгол!

— Вот и славно, а то вы норовите все по змеиному, — расправил Вятка плечи, трогая повод коня. — За Русь!