Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Субудай отвернулся, потеребил поводья уздечки и уперся единственным глазом в город перед собой, плавающий в волнах теплого воздуха, поднимавшегося от прогретой земли, и хотя картина резко отличалась от той, которую он видел во время весеннего разлива рек, все-же главное осталось неизменным. По улицам бродили дружинники в полном боевом облачении, бабы в длинных сарафанах несли на палках, положенных на плечи, горшки и бадьи с водой и чем-то жидким, плескавшимся в густую пыль. Точно такой же пейзаж можно было подсмотреть в кипчакских городах, прожаренных солнцем, когда полуголые носильщики тащили на подобных палках глиняные кувшины с водой, тюки тканей или подносы со сладостями. Разнилась лишь одежда, материал, из которого были возведены постройки, и природа вокруг, но люди оставались везде одинаковыми. Разве что теперь на улицах урусутского поселения не было видно стариков и детей, они или попрятались от стрел и дротиков, продолжавших сыпаться на крыши градом, или погибли.

— Время пришло, — прокаркал Субудай, не оборачиваясь на молодых полководцев, спешивших украсить себя новыми победами. И добавил. — Время приходит всегда, вовремя или невовремя, но оно движется неустанно, потому что его невозможно остановить.

— Непобедимый, есть много способов, которыми его можно задержать, — сверкнул раскосыми зрачками Кадан, стараясь успокоить горячего рысака.

— Чем? — фыркнул старый воин, он даже не обернулся.

— Делами.

Субудай надолго застыл в седле, превратившись в дряхлую собаку, поджавшую под себя больную лапу, он как бы не замечал, что на стенах города стали появляться урусутские воины с мечами в руках, сверкавшими на солнце, и с длинными копьями. Они все прибывали, заполняя башни и проходы между ними, левую руку у всех оттягивали щиты, урусутские, похожие на дождевую огромную каплю, или круглые ордынские, добытые ими в бою. Наконец старый воин вздохнул и прохрипел обычным голосом, в котором ощущалась его судьба, промчавшаяся вместе с ним в боях и в походах:

— Завтра вы оба докажете делами, что время можно перегородить плотиной, как воду или зыбучий песок, и использовать его по своему желанию.

Он потянул на себя уздечку и поехал привычной для орды рысью вглубь лесного массива, где для него была поставлена походная юрта без подушек и других излишеств, за ним тронулись с бесстрастными лицами бешеные, готовые по мановению его пальца разорвать любого. Ханы переглянулись и тоже разъехались к туменам, ожидавшим приказа о наступлении, завтра им предстояло доказать, что выбор джихангира пал на них не случайно…

Воевода Радыня взошел по взбегам на прясло, срубленное из бревен и досок вокруг проездной башни, выходящей воротами на Жиздру с Другуской, и приставил ко лбу ладонь. Дозорные донесли, что заметили за посадом шевеление ордынских полков, будто бы они начали тесниться в разные стороны от дороги, ведущей на Москву, занимая поляны, очищенные от леса. Такая перестановка вражеских сил могла означать лишь одно, что к ордам, обложившим город и понесшим ощутимый урон за время осады, а так-же после ночной охоты козлян, прибывает пополнение из свежих частей, и что нехристи решили стереть крепость с лица земли, несмотря на потери.

— Силен, Батыга, не жалеет своих воинов, — бормотал воевода под нос, поворачиваясь то к посаду за Другуской, то к равнине за Жиздрой, за которой находился через лес погост Дешовка со ставкой мунгальского хана Гуюка. — Сжигает их дровяными клетями, будто они те же деревянные чурки, и все душегубу мало.

Княжий отрок, стоявший за спиной, зябко передернул плечами, видимо, это зрелище вызывало у него испуг и отвращение:

— А когда дрова-от разгорятся, нехристи норовят поднять кто руку, кто ногу, а кто и вовсе встает во весь рост, — он поддернул носом. — И текут они грязью, ажник поленья под ними пыхом пыхают.

— Это с них жир топится, они ж любят хлебать все жирное да сальное, — сказал воевода не оборачиваясь. — Как только он вытопится, так их начинает наизнанку выворачивать, опорожнелых да поджаренных.

— Не-е, дядька воевода, мне тятька сказывал, что это у них жилы натягиваются, как на луках, а потом лопаются, оттого поганые плашмя падают.

— Тако-ж и это, жилы-от перегорают и рвутся, — не стал спорить старый ратник, затем указал пальцем на дым, поднявшийся над лесом. — А ну поглядь с под чела, что тама, не загорелся ли сосновый бор? С этих нехристей станется, ужо всю округу испоганили.

Отрок оперся руками об ограждение и подался вперед, прищуривая глаза, небольшая сабелька, выкованная по его руке, стукнула ножнами по бревну, звякнул и засапожный нож с деревянной рукояткой. Он долго не шевелился, морща лоб и напрягая спину, из-за голенищ сапог показались концы посконных портов, пожеванные под коленками. Наконец отрок повернулся к воеводе и похлопал синими глазами, сгоняя с них накопившуюся от напряжения влагу:

— Это не дым, воевода Федор Савельевич.

— А чему там быть по твоему? — приподнял тот брови.

— Это пыль, — отрок сглотнул слюну. — Густая и рыжая.