Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Проследив, чтобы нехристь затих без звука, метнулся к его соседу, спящему рядом. Темрюк сжал пятерней рукоятку ножа и прошмыгнул мимо конских голов, он стал бродить как тень по рядам тугаров, наклоняясь к спящим словно для поцелуя. Ратники разошлись кто куда, стараясь ступать ногами как на охоте — высоко поднимая лапти, обернутые дерюгой, заворачивая ступни вовнутрь. Званок с Улябихой нацелились на юрту сотника в середине стойбища, возле нее сидел на корточках то ли охранник, то ли рассыльный в накрученной на голову цветной ширинке. Одной рукой он сжимал рукоятку сабли, а другой опирался на пику, чембур был засунут за цветной кушак. Скорее всего, это был кипчакский слуга, примкнувший к орде в надежде поживиться добром в лесной урусутской стороне. Званок мягким прыжком заскочил ему за спину и резко ударил ножом между лопатками, а Улябиха нырнула во внутрь юрты, откуда доносился громкий храп. Вскоре храп перешел в хрип, но на этом дело не закончилось, потому что почти сразу женский визг перекрыл другие звуки. Званок отшвырнул полог, закрывавший вход в юрту, и ринулся на истошный крик, могущий всполошить мунгальский лагерь. Но он плохо знал супружницу, та уже стояла у выхода, вытирая нож о края какой — то занавески. Оба прислушались к неспокойному дыханию становища, но крик наложницы сотника никого не насторожил, видимо, тот не раз мучил ночных усладительниц извращенными приемами в любви.

Туман усиливался, это означало, что до восхода солнца времени было достаточно. Скоро дружинники начали находить жертвы только на ощупь или по силуэтам лошадиных крупов, они перестали ощущать пространство полагаясь исключительно на интуицию, а кровавой работы не убавлялось. Ничто не мешало разить врагов, погруженных в глубокий сон словно богом Перуном, защитником и надеждой, казалось, природа была на стороне козлян, обложенных погаными со всех сторон. Они старались использовать выгоду в своих целях, переходя от одного ордынского воина к другому, оставляя после себя недвижные тела. Вятка орудовал ножом как в огромном стаде баранов, загнанных в загон пастухами, он понимал, что малейшая оплошность может мгновенно изменить обстановку, поэтому не допускал ни одного неточного движения, чутко прислушиваясь к действиям подчиненных. Он дошел почти до края нового ряда, дно низинки начало приподниматься, указывая, что впереди будет подъем и наверху туман уже не такой плотный, когда вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него глаз.

Самым опасным было то, что понять, с какой стороны на него смотрят, было невозможно, словно Вятка перешагнул черту, за которой напряжение стало еще выше. Он не спеша вытер нож о шубейку очередной жертвы и медленно поднял голову, но впереди слоились только пласты тумана, лежащие друг на друге. Тогда он повернул шею в бок и встретился в просвете между белыми космами с горящим взглядом, принадлежавшем тугарину в малахае, распластавшемся на земле. Из горла у него хлестала кровь, но рука все равно пыталась выдернуть из ножен кривую китайскую саблю. Вятка без замаха послал нож в лицо врага, острие вышибло зубы и застряло во рту, дрожа ручкой над толстыми губами. Тугарин сунулся было вперед, потом голову словно отбросили, он стукнулся затылком о твердый снег. Десятский наступил ему на лоб, выдернул лезвие из раззявленной пасти за ручку, затем сузил зрачки, стараясь оглядеться вокруг. Видимо, он только что разошелся с кем-то из ратников, бредущих параллельно, и подивился тому, как тихо управлялся тот с ордынцами, не позволяя издать ни звука, тем более, подать сигнал тревоги. Он снова наклонился к тугарину, привлеченный блеском за воротником шубы со свалянным как у бездомной собаки мехом.