Козельск - Могу-болгусун (СИ)

стенам крепости без помех. И все обязаны исполнить сами сипаи, оставившие

своих хашаров, которых берегли, в уртоне под Козелеском. Юртжи склонил

голову и вышел из шатра, а тысячник после его ухода уже не сумел дотянуться

до чашки, он превратился в тот самый бесчувственный пень.

Едва солнце разогнало хмарь над небольшой равниной, как взревели трубы, надрывно захрипели рожки, а грохот барабанов заставил тишину уползти в глубь

леса. Впереди сотен, готовых к штурму городка, ждали сигнала к атаке отряды

конных лучников, за ними застыли джагуны в полном боевом облачении с щитами, приторченными не сбоку седел, а вздетыми на локтях с левой стороны до

шлемов, украшенных перьями и разноцветными лентами.Сипаи опустили

наконечники пик вниз, они должны были встретить ими врага, если тот надумал

бы выехать за ворота. Кадыр занял место на склоне холма, откуда открывался

обширный вид на панораму внизу, он успел сделать инспекцию работе, проделанной ночью сипаями, убедившись, что ров перед проездной башней почти

засыпан землей и ветками, кроме того, сверху было наброшено много всякого

хлама, который они возили за седлами. Лишь одно обстоятельство мешало

ощутить радость скорой победы – сипаи не спали всю ночь, что могло

отразиться на точности стрельбы и на их ловкости при поднятии по лестницам, где осаждающие несли наибольшие потери. Но давать отряду время на отдых не

собирался, торопясь взять крепость и отправиться с докладом к джихангиру.

Мир вокруг состоял из противоречий, и если он однажды принес в ханский шатер

дурную весть аллах обязан был предоставить ему возможность одарить

Ослепительного доброй, за которой обычно следуют дорогие подарки и новые

назначения. Так думал Кадыр, осматривая окрестности. Тем временем на стены

крепости высыпали урусутские ратники и заняли вежи и заборола, спрятались за

щитами перед арбалетами и машинами для метания камней и горшков с кипящей

смолой. Урусуты были малочисленны, если не считать баб и подростков, тоже

крутившихся на навершиях стен. Кадыр подумал, что коназ Мастислав

Черниговский построил кладовые в невыгодном месте – с бурга они как на

ладони – охрану козелесцы приставили к припасам ненадежную, перебить такую

можно было при благоприятном стечении обстоятельств до полуденного солнца.

Он отвернулся от главных ворот и зашарил взглядом по стене, выискивая слабые

места, их было много, особенно на противоположном конце крепости, где

ратники, показалось, отсутствуют. Но там текла речка, между ней и стеной, как донесла разведка, защитники вырыли еще ров, дополнив естественную

преграду искусственной. Это не являлось причиной для отмены штурма с той

стороны, к тому же, оставался задел для отвлекающего маневра. Если послать

полторы сотни сипаев в обход погоста и обстреливать деревянные строения, крытые досками и соломой, стрелами с пучками горящей пакли, то часть

ратников и горожан пойдет тушить жилища. Главное, чтобы не загорелись амбары

с зерном, иначе поход окажется никчемным, дело было в том, что строения за

стенами выглядели одинаковыми, если не считать церкви и терема воеводы.

Кадыр сделал знак юртжи, застывшего позади него, и негромко сказал: – Сотню Нукзара ты сейчас отправишь на противополжную сторону крепости, пусть она расстреливает стрелами с огнем дома урусутов, к ней прибавь

остатки сипаев от вчерашнего штурма. Но стрелять они должны только по жилым

домам, – он в упор посмотрел на помощника. – Направь отряд лесом.

– Тысячник, все будет исполнено. Юртжи прижал к груди правую руку, затем завернул голову лошади и

помчался между сотнями, каждая из которых имела свой туг, высившийся над

нею. Скоро одна из них вышла в полном составе из строя и растворилась между

стволами деревьев, ей в хвост прицепился отряд из нескольких десятков

всадников с поникшими головами, в знак вины за неудачный штурм крепости и

скорби по погибшим товарищам. Эти воины были все, что осталось от двух сотен

ордынцев во главе с Рамазаном, решившим опередить события. Кадыр скосил

глаза на шамана, вертевшегося под ногами его коня, но тот еще не закончил

камлания, он бил в бубен и катался на спине, закатывая глаза, мыча и

кривляясь словно одержимый иблисами. Пузырьки слюны просачивались сквозь

губы с пучками волос по краям, они лопались, превращались в липкую влагу и

бежали струйками к подбородку, покрытому островками тех же волос

неопределенного цвета, собираясь в мутную каплю. Наконец шаман вскочил на

ноги и заскакал по кругу, делая грязными руками с кривыми ногтями движения, словно вытеснял из него нечистую силу после чего бросился в середину и

забился курицей с отрубленной головой. Он выворачивался наизнанку, показывая

черное и тощее тело, исполосованное множеством шрамов от плети, которой бил

себя, и от острых предметов, ими он наносил священные раны. Наконец слюна