Кожа для барабана, или Севильское причастие

– Позволю себе напомнить Вашему Преосвященству, что я прибыл сюда не для того, чтобы решать что бы то ни было, а с целью проинформировать Рим о сложившейся здесь ситуации. Именно это я и собираюсь сделать.

Монсеньор Корво был в восторге.

– Так и не выяснив, кто такой «Вечерня», – закончил он.

– Это верно. – Куарт взглянул на часы. – Но проблема заключается не только в том, кто такой «Вечерня». Этот хакер просто анекдотичен, и личность его рано или поздно будет установлена. Что действительно важно – так это положение с отцом Ферро и храмом Пресвятой Богородицы, слезами орошенной… К какому бы решению ни пришли в Риме, мой доклад будет способствовать тому, чтобы оно было принято со знанием дела.

Камень на перстне архиепископа вспыхнул желтым огнем, когда он резко поднял руку.

– Избавьте меня от ваших иезуитских витиеватостей, отец Куарт. На этом деле вы сломали себе зубы. – Его взгляд выражал торжество, едва скрываемое завесой дыма. – «Вечерня» посмеялся и над Римом, и над вами.

Куарту не понравилась эта манера признавать наличие соринок только в чужом глазу.

– Это тоже одна из точек зрения, Ваше Преосвященство, – согласился он, не скрывая, однако, своего презрения. – Но раз уж вы заговорили об этом, позволю себе напомнить, что ни Рим, ни я не стали бы вмешиваться, если бы Ваше Преосвященство немного побеспокоились сами… И церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и отец Ферро принадлежат к вашей епархии. А, как сказано в Евангелии, овцы разбредаются, когда пастух спит.

Услышав это, Монсеньор Корво чуть не подскочил в своем кресле. Тот факт, что эта цитата являлась апокрифической, никак не утешал его. Агент ИВД увидел, как он зло закусил мундштук трубки.

– Послушайте, Куарт, – проговорил он жестко, сквозь зубы. – Здесь единственная овца, которая бродит без привязи, – это вы. Не считайте меня дураком. Мне известно и о ваших визитах в «Каса дель Постиго», и обо всем остальном. О ваших прогулках и ужинах.

И, не переводя дыхания, словно внутри у него прорвало какую-то плотину, Монсеньор Корво – чей талант проповедника высоко ценили в епархии – весьма доходчиво излил свою злость в полутораминутной речи, центральным тезисом которой было следующее: посланник Института внешних дел дал себя запутать священнику церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и его личному «Гринпису», состоящему из монахинь, аристократок и прихожанок, – запутать до того, что он потерял ощущение перспективы и предал свою миссию в Севилье. К этому искушению приложила руку дочь герцогини дель Нуэво Экстремо. Которая, между прочим – это он выговорил особенно язвительно, – является сеньорой де Гавира.

Куарт выслушал эту обвинительную речь невозмутимо, но последний намек заставил его поморщиться.

– Я был бы крайне благодарен Вашему Преосвященству, если бы вы – в случае, если вам есть что сказать по этому поводу, – сделали это письменно.

– Да уж непременно. – Акилино Корво был явно доволен тем, что наконец ему удалось поддеть Куарта. – Вашему ватиканскому начальству. И нунцию. И выше. Я сделаю это письменно, по телефону, по факсу, под гитару и кастаньеты. – Он вынул изо рта трубку и широко осклабился. – Вы останетесь без вашей репутации, как я остался без своего секретаря.

Больше говорить было не о чем. Куарт сложил салфетку, уронил ее на поднос и встал.

– Коли Вашему Преосвященству не угодно ничего более…

– Ничего более. – Во взгляде архиепископа была откровенная издевка. – Сын мой.

Он продолжал сидеть, рассматривая свою руку, как будто колеблясь – не довести ли дело до конца, заставив Куарта приложиться к пасторскому перстню. Но в этот момент зазвонил телефон, и архиепископ ограничился тем, что жестом отпустил его, поднимаясь, чтобы подойти к столу.

Куарт застегнул пиджак и вышел в коридор. Его шаги гулко прозвучали под венецианской росписью Галереи прелатов, потом по мрамору главной лестницы. В окнах он видел Хиральду – за внутренним двором, где в свое время находилась тюрьма «Де ла Парра», в которую севильские архиепископы заключали строптивых священников. И подумал, что пару веков назад у отца Ферро, да и, пожалуй, у него самого было бы немало шансов обмениваться впечатлениями там, внизу, пока Монсеньор Корво по обычным каналам, а значит, чрезвычайно медленно доводил до сведения Рима свою собственную версию событий. Куарт размышлял о преимуществах телефона и прочих современных технических средств, когда, уже в самом низу лестницы, вдруг услышал свое имя.

Остановившись, он взглянул вверх. На балюстраде, нетерпеливо жестикулируя, стоял сам архиепископ, уже не похожий на человека, только что вернувшего старый долг:

– Поднимитесь сюда, отец Куарт. Нам надо поговорить.

Куарт, заинтригованный, начал подниматься по лестнице. И уже издали заметил, что архиепископ очень бледен. Трубку он держал в руке и рассеянно постукивал по ней пальцами другой. Пепел и тлеющий табак сыпались на черно-розовый мрамор пола, но он, казалось, не замечал этого.

– Вам нельзя уезжать, – сказал он, когда Куарт приблизился. – В церкви произошло еще одно несчастье.