– Может быть. Мы, женщины, очень сложные существа по сравнению с мужчинами, такими прямыми в своей лжи, такими инфантильными в своих противоречиях… Такими последовательными в своей подлости. – Метрдотель лично принес им кофе: с молоком для нее, черный для него. Макарена Брунер положила себе в чашку кусочек сахара и улыбнулась своим мыслям. – В чем вы можете быть абсолютно уверены – так это в том, что Пенчо завтра утром будет знать об этом. По Божьей милости, бывают счета, по которым приходится платить в рассрочку. – Она отпила глоток и, не облизнув губ, взглянула на Куарта. – Вероятно, мне не следовало говорить «по Божьей милости», да? Это звучит как богохульство. Не поминай имя Божие всуе, и так далее.
Куарт осторожно положил ложечку рядом с чашкой.
– Не беспокойтесь. Я тоже иногда поминаю имя Господа.
– Это любопытно. – Она немного наклонилась вперед, так что легкая шелковая блузка коснулась края стола. На секунду Куарт представил себе, что там внутри: тяжелое, смуглое, нежное. Да, ему потребуется не один холодный душ, чтобы забыть об этом. – Я знаю дона Приамо десять лет – с тех пор, как он появился в нашем приходе, но я совсем не представляю себе жизнь священника, так сказать, изнутри. Никогда даже не задумывалась об этом – вот только теперь, глядя на вас… – Она снова посмотрела на руки Куарта, потом подняла взгляд на стоячий воротничок. – Как вам удается соблюдать ваши три обета?
Если бывают неуместные вопросы, подумал он, то сейчас как раз подходящий момент для них. Устремив взор на бокал, он призвал на помощь все свое хладнокровие.
– Каждый справляется как может.
Он приподнял бокал, как будто для тоста, но не стал пить вино, а поставил его обратно на стол и занялся своим кофе. Макарена Брунер расхохоталась своим искренним, звонким смехом, таким заразительным, что Куарт тоже чуть не рассмеялся.
– А вы сами? – спросила она, все еще улыбаясь. – Послушание, целомудрие, бедность… Вы послушны?
– Обычно да. – Он поставил чашечку на блюдце, вытер губы и, аккуратно сложив салфетку, положил ее на стол. – Правда, мне свойственна склонность к осмыслению, но я всегда подчиняюсь дисциплине. Есть вещи, в которых без дисциплины нельзя, и моя работа как раз такая.
– Вы намекаете на дона Приамо?
Куарт поднял бровь с рассчитанно-безразличным видом. Он, в общем-то, ни на кого не намекал, пояснил он, однако если уж она сама упомянула отца Ферро, то уместно заметить, что сей служитель Божий являет собой пример, отнюдь не достойный подражания. Слишком уж он, мягко выражаясь, самостоятелен. А по катехизису – подвержен смертному греху номер один.
– Вы совсем не знаете его жизни, а значит, не можете судить.
– Я не претендую на то, чтобы судить, – с тем же видом возразил Куарт. – Я пытаюсь понять.
– Вы не пытаетесь даже понять! – горячо и настойчиво воскликнула она. – Он полжизни провел в сельском приходе, в Пиренеях, в Богом забытой деревушке… Зимой она бывала месяцами отрезана от внешнего мира из-за снега, а иногда ему приходилось преодолевать восемь-десять километров, чтобы причастить умирающего. Там жили только старики, и постепенно они все вымерли. Он хоронил их своими руками… а потом не осталось никого. От всего этого у него появились своего рода навязчивые идеи относительно жизни и смерти и относительно той роли, которую вы, священники, призваны играть в мире… Для него эта церковь имеет огромное значение. Он считает ее крайне нужной людям и утверждает, что закрывшаяся или переставшая существовать церковь – это потерянный кусок неба. А поскольку никто к нему не прислушивается, он не сдается, а борется. Он говорит, что уже проиграл слишком много битв там, в горах.
Все это прекрасно, согласился Куарт. Очень трогательно. Он даже видел пару фильмов с похожими сюжетами. Однако пока еще отец Ферро обязан подчиняться церковной дисциплине. «Мы, священники, – подчеркнул он, – не можем свободно бродить по жизни, провозглашая независимые республики. В наше время это исключено».
Она покачала головой:
– Вы недостаточно хорошо его знаете,
– Он сам не дает мне возможности узнать его лучше.
– Завтра мы это устроим. Обещаю. – Ее взгляд снова был прикован к его рукам. – А что касается бедности, то должна сказать, что одеваетесь вы очень хорошо. Я умею распознавать дорогую одежду – даже на священнике.
– В определенной степени это связано с моей работой. Приходится общаться с людьми. Ужинать с красивыми севильскими герцогинями. – Они без улыбки посмотрели друг другу в глаза. – Считайте мою дорогую одежду чем-то вроде формы.
Последовало недолгое молчание; никто из них не сделал попытки заполнить его. Куарт спокойно переждал паузу. В конце концов заговорила она:
– Сутана у вас тоже есть?
– Конечно. Но я редко надеваю ее. Принесли счет, и он хотел было расплатиться, но Макарена Брунер не позволила.