Кожа времени. Книга перемен

Расизм, однако, столь опасная тема, что к ней страшно подступиться. Поколение за поколением приучались об этом не говорить даже наедине с собой. Чтобы обойти это препятствие, более робкие, чем президент, трамписты пытаются вновь ввести в оборот концепцию «Америка для американцев», надеясь отсечь всех, кого они таковыми не считают. Но тут-то, как всегда это бывает с национальным вопросом, и начинаются неразрешимые трудности.

Когда Трамп объявил, что критикам Америки лучше из нее валить туда, откуда приехали, даже если они ниоткуда не приезжали, я вспомнил, что уже слышал такое.

— Love it or leave it, — гласил популярный лозунг рейгановской эпохи, который я переводил на родной язык советской идиомой «родина тебе всё дала…».

Ни там, ни здесь, ни тогда, ни сейчас мне не казалась убедительной эта трактовка национал-патриотической проблемы. Возможно, потому, что сам твердо не знаю, кто я такой.

Недавно мне довелось попасть на публичную дискуссию, где наши соотечественники в Нью-Йорке обсуждали проблемы эмиграции. Сперва (видимо, для того, чтобы убедиться, что в зале нет посторонних) организаторы попросили откликнуться тех, кто считает себя американцем. Среди сотни поднятых рук не было только моей. За сорок лет жизни в этой стране я все еще не выяснил, что такое американец. Тем-то Новый Свет и отличается от Старого, что в нем не работает прежнее определение национальности. Можно быть французом или итальянцем, но американцем надо (или не надо) стать.

— Кто такие американцы? — замучившись с этой проблемой, спросил я директора Музея эмиграции на Эллис-Айленде, расположенного за спиной статуи Свободы.

— Граждане этой страны, откуда бы они в нее ни приехали.

— А если их приедет столько, что эта страна начнет говорить на китайском или испанском, — упорствовал я, — она все равно будет Америкой?

— Конечно, — не смутился мой терпеливый собеседник, — до тех пор, пока ее будет объединять конституция; именно она, а не кровь, язык и почва производит на свет американцев.

Эта могучая и странная концепция всегда работала с переменным успехом и требовала постоянных уточнений. Сто лет назад, когда на страну обрушилось нашествие миллионов эмигрантов, повсюду устраивались Курсы начинающего американца. На них особые наставники окунали пришельцев в кипящий котел и переплавляли их в местных. Но и тогда никто толком не знал, каким должен быть конечный результат.

Сегодня об этом известно еще меньше. Несмотря на то что этим теперь активно занимается особая «политика идентичности», которая погружает нас в пучину сомнения и переносит в зыбкий мир неопределенности, где исчезают любые твердые различия. Включая пол, что отражается на табличках в туалетах. В одном публичном месте я их насчитал четыре, в другом — одну, зато на ней были схематически изображены мужчина, женщина и динозавр.

То, что теперь называется «гендерной неопределенностью», задевает не только тех, кого касается. Когда автор великолепного травелога «Pax Britannica» (не дождусь русского перевода) Джеймс Моррис стал дамой, она объяснилась с читателями следующим образом: «Для меня пол не фундаментальная физиологическая данность, а мелодия, которую я слышу внутри себя». Я прислушался, но ничего не услышал.

Великая мечта ЕС вела к тому, чтобы впервые в истории континента вырастить народ под названием «европейцы». Глобализм хотел если не упразднить графу «Национальность» вовсе, то свести ее к декоративным особенностям народных промыслов и региональных рецептов. Из этого ничего не вышло — то ли пока, то ли совсем. Старый национализм с новой энергией вернулся в каждую страну по отдельности. Свое оказалось сильнее универсального, ностальгия дороже утопии, и Соединенные Штаты Европы всё еще не могут повторить успех своего прототипа.

Сегодня и Америка с помощью Трампа пытается выдать себя за обыкновенную страну, где живут американцы. Но в Америке у всех (кроме индейцев) не одна, а две национальности. Одна — американская — определяется паспортом и нужна только за границей, другая — изобилует дефисами и связана с семейными преданиями. Каждый тут принадлежит к гибридным национальностям, которые иногда увязывает в один союз религия — итальянцы и поляки, а иногда нет — ирландцы и евреи. На простой вопрос о национальности в Америке никто не отвечает просто, и вы можете провести нескучный час на любой вечеринке, выслушивая цветастую фамильную историю.

Я это и по себе знаю, когда объясняю, что жена у меня латвийка, хоть и не латышка, брат с Украины, сам я из России, а все вместе мы принадлежали к советской национальности, которая, как это случилось с древними римлянами, исчезла с лица земли, но, по мнению некоторых, не совсем. Обычно на этом месте от меня отходят даже любознательные. И я их не берусь осуждать. Национальность — слишком сложная, часто болезненная, а по-моему, и бессмысленная категория, чтобы ее определять и ею пользоваться.

Если подумать, мы все — полукровки, во всяком случае, начиная с Христа.

Бойкот