Кожа времени. Книга перемен

Казус Трампа

Реслинг

Глядя на слет поклонников, собравшихся во Флориде, чтобы услышать, как Трамп объявляет свою кандидатуру на второй срок, я был ошарашен их энтузиазмом. 120 тысяч человек участвовали в лотерее, надеясь выиграть билет на митинг нынешнего и — в чем они уверены — будущего президента США. Уже за 30 часов до начала образовалась очередь зрителей со складными стульями, спальными мешками и портативными холодильниками. Даже проливной дождь не разбавил восторга избирателей, дождавшихся своего кумира.

Ничего нового они от него не услышали. Трамп вел митинг, как привык. Он купался в любви своих самых азартных поклонников, наслаждался игрой в поддавки, лучился от счастья и пылал от гнева. Трамп бил себя кулаком в грудь, размахивал руками и кромсал воздух.

Трамп был тем же, говорил то же и, как всегда, противоречил сам себе. С одной стороны, он принял на себя роль победителя, который уже «сделал Америку вновь великой», по дороге поссорив ее с соседями и союзниками. С другой — Трамп изображал жертву «врагов народа» из элитарной прессы, которая вешает на него всех собак, потому что не любит простой народ.

Именно таким — страждущим героем — он предстал перед беснующимися, которые, сами того не зная, видели в нем американского Ахилла: «Гнев, о богиня, воспой…» Гнева и правда хватало. Толпа кликушествовала, скандируя «Хиллари — за решетку». И никого не смущало, что лозунг устарел, что нет никакого смысла ни в обличении прежних врагов, ни в череде оскорблений, ни в воплях восторга. Собственно, никого вообще ничто не смущало, ибо это был не политический митинг, а сектантское радение. И я знаю, где уже видел такое, — на реслинге.

На первый взгляд, реслинг, собирающий больше зрителей, чем национальный спорт Америки баскетбол, — идиотское зрелище. Так бывает всегда, когда посторонние судят о чуждом им ритуале. Тайну реслинга усугубляет его простодушная доступность. Ражие мужики в опереточных нарядах с разукрашенными лицами устраивают на арене потешную потасовку с воплями и соплями. Хрустят кости, шлепаются тела, льются слёзы, звучат проклятия и жалобы. И всё это, конечно, понарошку, не всерьез. Здесь, как в комедиях Чаплина, действие построено на тумаках и подножках. Еще больше это напоминает кукольный театр, где размалеванные куклы не больно колотят друг друга.

Сюжет схватки построен на ослепительном в своей безошибочной выразительности конфликте добра и зла. Каждый поединок — своего рода церемониальный танец, во время которого происходит заклятие врага, сопровождаемое его унижением и символическим расчленением. Посмотрев два-три матча, ты начинаешь замечать, что у реслинга есть не только своя, строже сонета, форма, но и свои, наглядные, как олимпийские боги, герои.

Если на ринг выходил чернокожий Лорд Джунг- лей, то на его шее болтался череп съеденного вождя. У добродушного папаши Шанги все тело было татуировано цветочками. Любимец молодежи Гробовщик выезжал на ринг в катафалке. По сравнению с пышным антуражем сама борьба кажется монотонной. Противники нападают медленно и по очереди, давая шанс оценить те увечья, которые они якобы наносят. Обычно всё обходится удушением, откручиванием конечностей и сокрушительными ударами головой, которую здесь всегда применяют не по назначению.

При этом реслинг пародирует спортивную дисциплину. Отсюда ринг и рефери. Но правила нужны для того, чтобы их нарушать. Всякому бою навязаны ограничения места и времени, а радость сражения — в том, чтобы им не подчиняться. Поэтому самые страшные удары наносятся после гонга и ниже пояса. Поле боя — тоже условность. Борьба происходит не столько на ринге, сколько вокруг него. Войдя в раж, борцы носятся по всему залу, топчут друг друга и пихают зрителей. Иногда они добираются и до автомобильной стоянки, где заодно крушат посторонние, но заранее оплаченные машины. Ну и, конечно, роль судьи ограничена тем, что ему достается от обоих.

Короче, реслинг ужасен для тех, кто не знает его простого языка. Но то, что невзыскательный зритель схватывает на лету, требует героических усилий от интеллектуала. Например, такого, как классик семиотики Ролан Барт, который первым сравнил реслинг с древнегреческой трагедией.

— Как никто, — рассуждал Барт, — не станет устраивать тотализатор на постановке «Царя Эдипа», так никому не придет в голову заключать пари на исход отрепетированного зрелища. И тут и там заранее известно, чем всё кончится.

Зрители ждут от реслинга иного: гиперболических эмоций, публичной картины страданий, открытого изображения страстей, очевидной работы рока. Не болельщиками они хотят быть, а участниками мистерии, культового действа, которое учащает сердцебиение, затрудняет дыхание и очищает душу. Греки называли это катарсисом, Трамп — политикой, но на самом деле это одно и то же.