Козлиная песнь

Сами мы принялись старательно рассматривать мох, растущий на маленьком каменном мостике, обсуждая разницу между двумя видами: один напоминал высохшие пласты резины, другой был похож на коричневые монетки с ярко-оранжевой каймой. Ты говорил, что в Голландии камни просто не успевают обрасти мхом. Только минут через десять ты преподал мне третий урок:

— А теперь они съели столько, что это может броситься в глаза. К тому же я и сам, глядя на них, проголодался.

С лицемерным негодованием мы оба помчались на сочное поле и со страшным шумом прогнали с него наше стадо, как будто считали полным безобразием, что ослушницы нанесли ущерб чужой собственности. Галопом погнали мы их на заброшенный участок земли на холме, где росло много одуванчиков. Это было совсем рядом с лесом, в который мы и направлялись. Проволока вокруг участка проржавела и бессмысленно провисла между столбами. Мы раздвинули в ней дыру и по ту сторону нашли кусочек ровной земли, где удобно было лежать на животе. Пока мы ели свой сыр с хлебом, нэнни срывали полые изнутри стебли одуванчиков. При этом слышался такой звук, словно лопались пузырьки. Оттого что все одуванчики были разной длины и толщины, звуки различались по тону; получалось, что наше стадо исполняло для нас мелодичный обеденный концерт. Им аккомпанировал хор шмелей, дятел, выстукивающий клювом насекомых из коры дерева, задавал ритм, а одинокая лошадь исполняла ржание соло; в паузах между ее ржанием издалека доносилось жалобное блеяние ягненка, искавшего мать.

Среди холмов звук разносится очень далеко. Может быть, в деревне ниже нашей лужайки, на расстоянии шестисот или семисот метров отсюда, кто-нибудь слышал все, что ты говорил, словно стоял в десяти метрах от нас. Ты рассказывал мне, как любишь ходить по сжатому полю, особенно когда после дождя выглянет солнце. Торчащее кверху жнивье и оставшиеся на поле соломинки — полые маленькие резонаторы — еле слышно шипят и шуршат, всасывают воду, набухают, высыхают и — шпок! — лопаются.

Потом девочки объедали в лесу листья и молодые побеги и ломились через кустарник, и ветки хрустели у них под ногами. Мы с тобой наполняли лес громкими окриками, так что и здесь тоже лился непрерывный поток звуков. И это было правильно, сказал ты, таков был урок номер четыре. Если ты идешь пасти стадо и вдруг становится тихо, — значит, что-то не так. Тишина может означать, что нэнни почуяли опасность и насторожились, подняв головы и прислушиваясь. Или еще хуже, тишина может означать, что ты заснул и что они оставили тебя одного на твоей постели изо мха, а сами ушли дальше.

* * *

Тишина может означать… да, что же она может означать? Для меня в минувшие недели — а мы продвинулись вперед еще на двадцать три долгих дня, сегодня у нас семьдесят первый день, — для меня она в эти недели означала, что пора начинать наступление в полную силу. Я должна максимально использовать все дыры, которые для меня еще открыты, точно так же, как я с самого начала использовала твои уши. Теперь я хотела подобраться к тебе через нос и рот; самый интимный контакт с тобой, который еще был возможен, происходил через продукты: я их сначала ощупывала, потом готовила, а потом они попадали внутрь твоего тела, потому что ты, не поднимая глаз, съедал их, когда я ставила перед тобой тарелку. Я начала наступление с помощью запаха и вкуса и в первую очередь пустила в ход перец. Вдруг ты воскликнешь, что еда несъедобна! Но реакции не было никакой, даже когда я стала сыпать специи пригоршнями и блюда, которые я тебе готовила, стало невозможно взять в рот. Уж я‑то знаю, потому что постепенно я начала есть то же, что и ты, — как раньше мы никогда не съедали по целому яблоку, а обязательно делили оба яблока пополам.