Козлоногий Бог

— Как вы думаете, где он сейчас?

— Господи, я не знаю. Полагаю, спокойно лежит на церковном кладбище, где его и закопали после расследования.

— Там находится его тело, но где он сам?

— Откуда мне знать? Вы думаете, что его призрак разгуливает на свободе?

— Не совсем разгуливает, ведь тогда бы он был земным духом, а я не думаю, что он им стал. Но мне кажется, что он может проявиться, если дать ему хоть малейшую возможность.

— Мне тоже так кажется, — ответил Хью, но затем поспешил прикусить язык.

— Знаете, что мы должны сделать?

— Нет.

— Мы должны помочь ему проявиться.

— О чем вы?

— Мы должны связаться с ним и помочь ему вернуться обратно. Никому не будет покоя, пока мы не сделаем этого. Я уже все решила. Это то, что постоянно крутилось у меня в голове, пока я болела. Это то, из-за чего поднималась моя температура. Но теперь, когда я все решила и рассказала об этом вам, она начнет спадать. Если увидите Амброзиуса, передайте ему большой привет от меня.

Мона очень странно улыбнулась ему после того, как произнесла эти последние слова. Никогда прежде он не видел, чтобы женщина так улыбалась, и не мог понять, что бы это могло значить.

Но его охватило чувство невероятного умиротворения и расслабленности, как если бы то, что создавало напряжение внутри него, внезапно уступило и освободило его от себя.

— Чертовски приятно слышать это от вас, — сказал он и сам удивился этому. Почему он благодарил ее вместо Амброзиуса?

— Теперь расскажите мне, что нового произошло, — сказала Мона. — Как обстоят дела с фермой?

— Первоклассно. Вы знали, что то, что мы приняли за маленький сарай, на самом деле оказалось маленьким домом, и что он вполне пригоден для жизни? Его только нужно немного подкрасить и кое-что там подремонтировать. Мы могли бы переехать уже на следующей неделе, если бы захотели.

— Как это прекрасно! Боже мой, я должна очень быстро выздороветь и приступить к работе над ним. Нет ничего лучше, чем придавать вещам должный вид. Вы не представляете себе, какие возможности открывает это место в плане декора. Это самый лучший фон, о котором только можно мечтать.

— Так вы тоже влюбились в это место, правда? Как и я. В нем есть странное очарование, не правда ли? Кто-то из-за его истории мог бы решить, что он мрачное и зловещее, но мне почему-то так не кажется. Кажется, что все это было наносным, а настоящей единственной вещью, связанной с этим местом, было то, что Амброзиус намеревался там предпринять. Вы догадались, что это?

— Нет, и что же?

— То же самое, что и мы собираемся сделать — инвокация Пана. И дом знает об этом. Вот почему мы чувствуем, что он принимает нас. Он был ужасно рад нас видеть. Этот дом можно считать монастырем в той же мере, в какой Амброзиуса — монахом. Держу пари, что на протяжении всех этих столетий Пан ждал возможности продолжить общение, которое было прервано посланником Папы.

— Это многое объясняет, — ответила задумчиво Мона. — Я ломала голову над тем, почему же желание призвать Пана привело вас в монастырь. Это самое неподходящее место, какое только можно себе представить. Но теперь все стало ясно. Один и тот же путь ведет к ним обоим, к Пану и Амброзиусу.

— Я все время так и думал. Что старая часовня не была христианской; она была построена только для отвода глаз; но если она когда-либо использовалась для чего-то правоверного, я съем свою шляпу. И все равно, мне не кажется, что Амброзиус был таким уж плохим парнем, даже по местным меркам. Я полагаю, что в действительности он страдал от несбалансированной духовной диеты и пытался разнообразить ее некоторым количеством витамина П[32].

— Какое милое название!

— Оригинальное и запатентованное. Когда он добрался до греческих рукописей, он понял, что с ним было не так и как это исправить, и он начал работать над этим тайно, зная, что он будет сожжен, как ведьма...

— Как колдун, — поправила Мона.

— ...Если будет пойман. Мне кажется, Амброзиус стал бы настоящим реформатором, будь у него хоть половина шанса. Он не просто избавлялся от своих комплексов, играя с грязными вещами. Что бы они ни говорили, а он знал, что Пан был чистым и естественным.

В памяти Моны всплыло выражение острого лица незнакомца, склонившегося над ней в пустой верхней комнате музея, и она гадала, какие же цепи, сковывающие его душу, придется разорвать Амброзиусу, прежде чем он достигнет относительной свободы, о которой говорит Хью Пастон. Она содрогнулась от внезапного приступа страха; ибо хотя она и не боялась Пана, она боялась, и не без основания, тех захлестывающих чувств, которые вырвутся наружу, когда все барьеры будут сломаны.

— Если наши догадки верны, — продолжал Хью, — Амброзиус пытался пробудить Пана. Во всяком случае, его современники говорили, что он пытался вызвать дьявола, а Пан и дьявол были одним и тем же в их средневековых головах.

— Но вы же не думаете, что Пан и дьявол это одно и то же, правда, мистер Пастон? Вы же не сказали «стань моим богом, зло»?