Козлопеснь

Каллипп мрачно хохотнул и покачал головой.

— Вы еды привезли? — спросил он. — Мы тут умираем от голода.

— Быть того не может, — ответил я. — Благие боги, да это же вы их осаждаете.

— Ты им это объясни, — сказал он, махнув в направлении Сиракуз. Честно говоря, до этого момента я ни разу даже не взглянул на город — звучит странно, но так оно и было. Взглянул теперь: город как город, стены и ворота. — Ты знаешь, что у них даже рынки работают? С лавочниками, рыботорговцами, колбасниками и всеми прочими? А у нас тут по паре горстей муки на человека в день. Они швыряют нам корки со стен, и мы ходим их подбирать.

У меня было такое чувство, что земля под ногами куда-то поплыла.

— Ты преувеличиваешь, — сказал я. — Не может быть, чтобы все было так плохо.

— И будет еще хуже, — сказал Каллипп, неприятно ухмыляясь, — теперь надо кормить еще и всю вашу ораву. Я так понял, еды вы не привезли.

— Мы думали... боги, да это же богатейшая страна в мире. Где же пшеница, где весь этот местный сыр?

— Хороший вопрос, — ответил Каллипп. — Никий ухитрился всю Сицилию настроить против нас — так ли, эдак ли.

— А по морю нельзя привезти? — спросил я.

— Можно, конечно, — сказал Каллипп нетерпеливо. — Мы получаем кое-что из Катаны и с Наксоса, как раз хватало, чтобы не подохнуть. Теперь-то не хватит.

— Но это же ужасно, — сказал я.

— Да, — он ухмыльнулся и побрел прочь, будто на похороны. Я вернулся к кораблю и пересказал друзьям, что услышал. Они тоже наслушались подобных рассказов. Тем временем людям Никия надоело смотреть на нас и они разошлись, и мы остались на берегу одни.

Помню, раз кто-то распустил слух — совершенно ложный — что царь какой-то Далекой Страны прислал в подарок афинянам миллион бушелей пшеницы, и что ее в этот самый момент раздают всем желающим гражданам мужского пола на рыночной площади. Разумеется, я тут же впрыгнул в сандалии и рванул на площадь так быстро, как только мог — и конечно же, она была запружена толпами мужчин с большущими амфорами на плечах. Чего там не было, так это пшеницы, которой (как и того царя, как и той страны) попросту не существовало. Даже когда этот факт дошел до сознания каждого, люди не торопились расходиться — всем казалось, что архонты должны открыть городские закрома, чтобы компенсировать всеобщее разочарование. В общем, наша высадка на Сицилии выглядела примерно так же.

♦

Представьте, что вы командуете огромной и беспомощной армией; ваши люди деморализованы, им нечего есть, противник занимает сильную оборонительную позицию и не испытывает никакого желания выходить в чистое поле на честный бой, да к тому же только что побил вас на море. Как вы поступит? Разумеется, атакуете его.

Демосфен решил, что единственный путь, по которому можно прорваться в Сиракузы, лежит по склонам Эпипол — высокого каменистого холма приблизительно треугольной формы, располагавшегося на противоположной от моря стороне города. Дело предстояло непростое, но мы бы либо взяли город, либо доказали бы, что это невозможно — и в любом случае смогли бы сразу отправиться домой.

И вот, после голодной ночи мы поднялись спозаранку, чтобы разорить незамеченные людьми Никия оливковые рощи и виноградники вдоль реки Анап; противника, помимо нескольких скучающего вида легких пехотинцев, мы не встретили и провели время не без приятности — нам даже удалось поймать пару костлявых коз, которых мы превратили в некое подобие пищи. Я был весьма потрясен рвением, с которым Зевсик предавался уничтожению посевов — учитывая его геркулесовы усилия по выжиманию соков из шкуры матери Деметры. Разжившись где-то двойным топором, он буквально выкосил небольшую фиговую рощи, как обезумевший Ахилл — овец Агамемнона. Он трудился столь энергично, что совершенно выбился из сил — и сломал топор, угодив по стволу топорищем. Когда я спросил, что на него нашло, он признался, что ненавидит фиговые деревья, всегда ненавидел и всегда будет ненавидеть.

Со всеми этими козами, и праздником разрушения, и возможностью размять ноги после корабельной тесноты мы пришли к заключению, что воевать под началом Демосфена гораздо лучше, чем работать. Единственным человеком, который не разделял нашей радости, оказался Калликрат, который всегда был слишком разумной и уравновешенной личностью, чтобы умереть славной смертью.