Козлопеснь

Не знаю, что произошло потом. Часть колонны прямо перед нами внезапно остановилась — думаю, тропа впереди сужалась, создавая бутылочное горлышко — в то время как сзади продолжали напирать. В результате мы с Зевсиком потеряли всякую возможность двигаться, а люди из задних рядом стали пропихиваться мимо нас вниз по холму. Меня охватило крайне неприятно ощущение, что враги не так уж и далеко, но что-то предпринять без риска быть затоптанным было невозможно, и потому я оставался, где был. Вскоре я получил первую возможность увидеть сиракузцев вблизи и в количестве, и это зрелище нимало меня не обрадовало. Сейчас их было нетрудно отличить от афинян — афиняне из нашего отряда рубили их, а они, в свою очередь, рубили нас. Я вытащил меч и попытался развернуть его острым концом в сторону противника, и должен признаться, что сражение было последним, о чем я в тот момент помышлял.

Тут какой-то человек — афинянин, прорывающийся вниз по тропе — споткнулся и налетел на меня, чуть не сбив с ног. Он схватился за меня, чтобы не упасть, и шлем слетел с его головы. Это был Аристофан, сын Филиппа. Не стану притворятся, что ужасно обрадовался, поскольку он чуть не вышиб из меня дух, а сиракузцы уже практически лезли нам на головы, потому что афиняне напирали на них с тылу. Я попытался отпихнуть его от себя, но он вцепился в край моего нагрудника, и некоторые время мы молча боролись; я старался оттолкнуть его щитом, а он этому препятствовал. Он держался за меня обеими руками — и копье, и щит он бросил — и, видимо, принимал меня за некий алтарь, у которого надеялся спасение. Тут мимо нас понесло сиракузцев, и один из них нацелился ударить мечом по лысой и беззащитной голове Аристофана.

По ряду причин — в том числе и учитывая интересы афинской комедиографии — я жалею, что не переключился в этот момент целиком и полностью на собственные проблемы. Ибо если бы сиракузец зарубил Аристофана, Аристофан отпустил бы наконец меня, и я смог бы присоединиться к отступлению, ничем более не сдерживаемый. Но я, как дурак, поднял меч, чтобы парировать удар, и от этого удара все мышцы в моем теле свело судорогой. Аристофан увидел, что происходит и издал оглушительный визг, который привлек особое внимание сиракузца; думаю, он бы тут же забыл о нас, если бы мой собрат-поэт потрудился держать рот закрытым. Тут, однако, он рубанул еще раз, и на сей раз целился в меня — и под корень снес мне плюмаж со шлема. Я ударил в ответ, но не достал до него. Затем Аристофан увеличил список своих прегрешений еще на один пункт — он наконец отцепился от меня и кинулся прочь, спасая свою жизнь. Я потерял равновесие и качнулся вперед, получив мощный скользящий удар краем щита еще одного беглеца, и увидел, как мой сиракузец наносит третий удар, отразить который у меня уже не было никакой возможности. Я почувствовал, как у меня мозг вспенился, когда его меч обрушился на мой шлем. Сиракузец заметил, что я все еще жив и, видимо, пришел к заключению, что я бессмертный, поскольку отказался от дальнейших попыток причинить мне ущерб, а я получил возможность поместить свой щит между его мечом и моей гудящей головой. По обоюдному молчаливому согласию, поединок на этом закончился.

В этот момент Зевсик решил вмешаться. Думаю, до этого у него были свои проблемы, и он только-только сообразил, что его обожаемому Эвполиду грозит опасность. Так или иначе, перед ним открылась долгожданная возможность спасти мою жизнь, и тот факт, что ей уже ничего не угрожало, никак не мог его остановить. Он прыгнул на сиракузца с ревом, как лев, и ткнул его копьем. Сиракузец попытался уклониться, но оказался недостаточно быстр, и наконечник копья вошел ему в лоб и вышел через затылок, выплеснув изрядную часть его мозгов мне в лицо. Зевсик рывком освободил копье, потряс им триумфально в воздухе и издал победный клич, который можно было расслышать, должно быть, на противоположном берегу Сицилии. В своем восторге он не заметил другого сиракузца, стоящего прямо за ним — по крайней мере до того момента, как тот ударил его в горло. Крик внезапно оборвался — думаю, удар рассек дыхательное горло — и Зевсик бесформенной грудой осел наземь. Сиракузец оставил копье в его теле и был сметен с тропы еще до того, как я собрался атаковать его.