Козлопеснь

Меня вроде как должно было бы клонить в сон, но почему-то не клонило, а старик не выказывал никаких признаков усталости. И вообще для такой развалины он был на диво бодр. Насладившись созерцанием профиля госпожи Аретузы, он повернулся ко мне и сказал:

— Так ты, значит, солдатик, пацан?

— В некотором роде, — сказал я; довольно давно меня никто не называл пацаном.

— Афинянин, говоришь?

— Верно.

— Афины — это где-то в Греции, так?

— Да.

Он пожал плечами в знак того, что поздно по этому поводу переживать.

— И с кем же мы воевали?

— С нами.

— Чего?

— Вы воевали с нами. Сиракузцы воевали с афинянами.

Он посмотрел на меня, как на безумца.

— Афиняне воевали с сирказузцами?

— Да. Я думал, ты знаешь.

— До нас тут новости редко доходят, — сказал он, и было ясно, что они не доходят почти никогда. — А почему?

— Почему что?

— Почему афиняне воевали с сиракузцами?

— Такое у них было настроение.

Объяснение вроде бы его удовлетворило, поскольку он вернулся к изучение монеты. Мне захотелось есть, я развязал мешок и отсыпал к чашку немного муки.

— Вода найдется? — спросил я, со значением поглядывая на три четверти полный кувшин на полу.

— Нет, — ответил он.

— Дашь воды, получишь муки.

Он протянул мне кувшин и деревянную чашу. Я отсыпал в нее чуть-чуть муки.

— А ему? — спросил я, кивнув в сторону Аристофана.

— Утром, — старик разводил себе болтушку. — Мед есть?

— Меда нет, есть луковица.

— Луковица! — его лицо выражало изумление: полноте, да есть ли предел моей способности извлекать на свет все новые и новые предметы роскоши? Я разрезал луковицу пополам подобранным с полу маленьким ножом и бросил ему половину. Он поймал и вгрызся в нее, как в яблоко.

— Я растил лук, — сказал он. — Но года три назад он не пророс.

— Чего снова не посеял?

— У соседей тоже не пророс, — ответил он. — Может, в Акрах и остался лук, но я там не был лет сорок.

— В деревне в дне пути отсюда есть лук.

— Да пошел это лук, — сказал старик. — Значит, афиняне дрались с сиракузцами?

— Точно.

— Глупость какая-то, если хочешь знать. Я когда-то был в солдатах, — сказал он, как будто вдруг припомнив. — Но мы воевали с карфагенянами. Это было очень давно. Мне было тогда восемь.

— Не маловато ли для службы?

— Мы тогда раньше становились мужчинами. Тогда на Сицилии были еще цари — Гиерон или Гелон, я уже не помню. Это было когда персы воевали с греками, — сказал он со значением, будто открывая страшную тайну. — Но мы воевали с карфагенянами. Это было очень давно.

— Уж наверное, давно, — сказал я.

— Великая была битва, — сказал он. — Не знаю толком, с чего и почему мы в ней участвовали. Я был пращником, и пращниками были два моих брата, а мой отец и два его старших брата — они были лучники. Хорошие лучники они были. Неделях в двух пути отсюда это случилось, и с нами был старый царь Гиерон или Гелон — а уж карфагеняне, о, ты ничего подобного никогда и не видел. Удивительные люди — некоторые из них совсем черные, как маслины. Мы победили, но отца и братьев убили, а по мне проехала колесница, так что спина моя с тех пор совсем не ага; я тогда навоевался на всю жизнь. Но эти карфагеняне! — да, то еще зрелище. Ты слышал об этой войне?

— Это была битва у Химеры, — сказал я.

— Химера, — повторил он. — Никогда не слышал. Химера, говоришь?

— Верно.

— Будь я проклят. Никогда и слова такого не слышал, — он опять пожал плечами. — Никогда не поздно учиться, так ведь? — он энергично кивнул и уснул. Я еще раз осмотрел Аристофана, лег рядом и закрыл глаза.

Проснувшись утром, я обнаружил, что старик не сдвинулся с места, а вскоре понял, что ночью он умер. Отыскав мотыгу под грудой тряпок, я выкопал во дворе могилу — земля была страшно каменистая и я стер все ладони. Потом я уложил его тело в могилу и всунул ему в руку монету в четыре статера — для паромщика; удачно получилось, думал я, что у меня есть еще, а не то застрял бы он на этом берегу навсегда. Затем я засыпал могилу и бросил на нее щепоть муки. Это были первые похороны, которые мне довелось проводить самому, но вроде бы я нигде не напортачил. Выполнив все необходимые действия, какие удалось припомнить, я вернулся в дом и выпустил козу.

Аристофан сидел на полу и зевал.

— Что происходит? — спросил он сонным голосом. Я повернулся к нему в ярости.

— Посмотри на себя, — сказал я. — Ты же просто несчастье ходячее.

— Да пошел ты, — сказал он. — Есть хочу. Где мы?

Я объяснил, что произошло.

— Так это же большая удача, — сказал он.

— И какая же это удача?

— Ну как же, — терпеливо объяснил Аристофан, — нам только надо найти, где он спрятал еду, и нам хватит до самой Катаны.

Тут я едва не убил Аристофана.

— Убирайся с глаз моих, — заорал я. Он вытаращился на меня и выскочил на двор. Через мгновение он вернулся.

— А где лошадь, чтоб ее?

— Ты же ее отпустил, — ответил я. — Не помнишь, что ли?

— Нет. С чего бы я стал отпускать лошадь? — тут он кое-что заметил. — Эвполид, — сказал он. — В чем это у меня лицо?

— Это ты блевал, — сказал я. — Не мешало бы тебе умыться.

— Ладно, а где вода?

— Нету тут воды, — я подхватил мешок и пошел к мулу.

♦