Козлопеснь

Казалось, мои владения безграничны, как и число мужчин и женщин, называющих меня хозяином (по крайней мере в лицо). Полагаю, будь я рожден для этого, я бы ничего не замечал, пожираемый завистью ко всем, у кого больше акров или плуг получше. Удивительное дело, но мне всегда казалось, что чем богаче человек становится, тем более он делается одержим идеей богатства, пока не приходит к мысли, что именно он и никто иной должен владеть всем вокруг. После этого, разумеется, он идет в политику и заканчивает тем, что ползает на брюхе перед гребцами в Собрании, вылизывая их сандалии и притворяясь, будто его интересует раздача хлеба и сельхозвладения. Подозреваю, что таким способом Зевс удерживает самых удачливых под контролем.

Одним из таких людей был человек, заменивший Перикла в роли лидера Афин — Клеон. Как ни странно, у меня есть некоторое основание уделить ему сейчас несколько слов, поскольку своим богатством он был отчасти обязан дубильному двору, который по праву должен был принадлежать мне. Не стану перегружать вас подробностями; мой дед многие годы назад купил в нем долю и тут же забыл об этом; дядя Филодем после его смерти подумывал о возможности вернуть ее мне через суд. Однако он не стал этим заниматься — решение вполне объяснимое, поскольку в те дни Клеон был не из тех, кого можно взять и потащить в суд, если только вы не подыскиваете повода следующие десять лет путешествовать по внешнему миру.

Второй половиной этого двора владел отец Клеона, и несмотря на то (или благодаря тому), что его партнер не проявлял к делам никакого интереса, дела шло очень хорошо. В те времена на качественные выделанные шкуры был большой спрос — щиты и другие военные нужды — и отец Клеона, не желая пачкать руки, поручил предприятие заботам компетентного управляющего. Но когда он передал его сыну в качестве свадебного подарка, Клеон проявил большой интерес к кожевенной индустрии — он был из тех, кому до всего есть дело — и вскоре сделал его в два или три раза более доходным, чем прежде; таким образом, двор превратился в самую ценную часть его собственности, а вонь дубильных ям накрывала весь город от Пропилеи до Пникса.

Не отвлекайся он от кожевенного производства и управления своими землями — и у него не было ни единого врага в мире, за вычетом, может быть, ближайших соседей. По природе он был спокойный, разумный человек, ничего так не любивший, как ложе за дружеским столом, чашу-другую доброго вина и несколько сотрапезников, с которыми можно было распевать сколии. В нем, однако, жил дух беспокойства, который понуждал его улучшать все, до чего он мог дотянуться; он не выносил неэффективности, неразберихи и упущенных возможностей. Кроме того, Боги одарили его проклятием мощного голоса и врожденного чувства слова, и вышло так, что какой-то идиот, должно быть, сказал ему, что коли он способен управлять дубильными ямами, то вполне способен справиться и с Афинами. И вот так Клеон нырнул в политику; и поскольку он испытывал насущнейшую потребность добиваться успеха во всех своих делах (типично афинскую), к политике он подошел так же, как к кожевенному делу, устраняя посредников, чтобы выйти непосредственно на массовый рынок. Он не собирался тратить время, чтобы быть избранным на одну из государственных должностей, как Перикл; он по-простецки вставал в Собрании и говорил (или орал) все, что думал. Тут же оказалось, что ум его постоянно порождает все новые и новые способы обогащения своих избирателей, а также защиты их от невнятно описываемых, но опасных действий своих соперников-политиков путем судебного преследования. В результате он быстро стал самым влиятельным человеком в Афинах.

Мне стыдно признаться, но к Клеону я испытываю сентиментальные чувства в старом демократическом духе, и мне трудно говорить о нем дурно, поскольку мало кто удостоился таких клевет, как он. Я не хочу сказать, что он был хорошим человеком — или хотя бы благонамеренным; напротив, он был самовлюбленным мегаломаном, причинившим Афинам неисчислимые беды. Но то же самое можно сказать о любом из государственных деятелей нашей долгой и славной истории, и поэтому указанные черты следует принимать как данность. Клеон, по крайней мере, придал этому отвратительному, отталкивающему спектаклю некоторое подобие стиля, и если бы не он, на его месте обязательно оказался кто-нибудь куда менее утонченный. Преступление, которое я не могу простить Клеону, было совершенно скорее против богов, чем против Города — он осудил комедиографа.