Козлопеснь

Затем я увидел Федру, ведомую отцом, и выглядела она как Галатея кисти Скифина в храме Гефеста, слева от входа. На фреске она слегка повернула голову, чтобы взглянуть на Пигмалиона, стоящего рядом с открытым ртом и определенно чувствующего себя полным дураком; ее голова чуть наклонена, как будто она только его заметила, но знает, кто это; и она вот-вот что-то скажет — и вы стоите там и ждете, когда же она наконец отверзнет уста. Я любил эту картину, сколько себя помнил, и вот так-то и выглядела Федра; и голова моя болела так, что я едва мог стоять прямо. Возможно, дело было в том, какой спокойной она казалась среди суетящихся гостей; а может быть, во всем виновато сияние факелов, создающем впечатление неофициального заката, на котором она была садящимся солнцем. Определенно она выглядела очень юной в этом освещении, но нисколько не нервной, замотанная в целый тюк тонкой свадебной ткани; мне вспомнилась старая история о диктаторе Писистрате, который вернулся в Афины после изгнания с помощью женщины, наряженной богиней Афиной — золотая пыль покрывала ее волосы, когда она ехала перед ним на золоченой колеснице; городские стражники побросали копья и пали ниц, думая, что это сама Госпожа ведет Писистрата домой.

Флейты умолкли и я вышел вперед, чувствуя себя в точности так же, как в школе, когда мне выпадало декламировать стихи, а я помнил не более трех первых строк. Я попытался взять ее за руку. Кажется, пальца три мне удалось ухватить. Ее отец принялся произносить положенные слова, и я выслушал их, улыбаясь совершенно идиотской улыбкой. Даже ради спасения собственной жизни, я не мог вспомнить свою речь. Уверен, мы бы стояли там по сию пору, если бы не Калликрат, который прошептал мне ее на ухо.

Федра подняла голову и взглянула мне в глаза. Ее лицо казалось ярким, как солнце, и внезапно я почувствовал себя гораздо лучше. Я повел ее в дом. Она споткнулась.

— О Боги, — сказал кто-то. — Она коснулась порога.

Это, разумеется, было худшим из предзнаменований.

— Заткнись, — прошептали ему. — Бога ради, чихните же, кто-нибудь.

— Для этого уже немного поздновато, — возразил первый голос. Засим последовал трубный звук — какой-то доброхот попытался изобразить чих.

— Ну что же, — сказал отец Федры. — Тут уж ничего не поделаешь, полагаю.

♦

— Ну вот, — лукаво произнесла она. — Наконец-то мы одни.

Ремешок моей левой сандалии завязался в не поддающийся никаким усилиям узел, а крохотные рудокопы в моей голове наткнулись на новую жилу. Я пробормотал что-то вроде «Как это мило» и уселся на пол. Дела шли не очень хорошо. Мои доспехи, копье и трехдневный рацион лежали у стены, приготовленные на утро, и я знал, что двое или трое детей фракийской служанки подслушивают за дверью, поскольку отчетливо слышал их хихиканье. Федру же, очевидно, поразила глухота.

— Как твоя бедная голова? — проворковала она. — Очень болит?

— Нет, — хмуро ответил я. Ремешок лопнул и я сбросил сандалию.

— Не возражаешь, если мы чем-нибудь закроем вот это, — сказала она, указав на груду доспехов, увенчанную шлемом. — Выглядит так, как будто кто-то подсматривает.

Тут она попала в точку. Я набросил на шлем плащ и присел на кровать.

— Мне погасить свет? — прошептала она. Я кивнул и стянул тунику через голову. Она облизала пальцы и щипнула фитилек — раздалось тихое шипение. По какой-то непонятной причине я почувствовал себя совершенно несчастным.

— Иди сюда, — сказала она.

Я забрался в постель. От нее исходил очень слабый запах пота.

— Мой двоюродный брат Архестрат бывал на Самосе, — сказала она.

— Да?

— Его кто-то укусил. В конце концов пришлось отпилить ему стопу.

Я набрал побольше воздуха и повел рукой, рассчитывая в конечном итоге обнять ее за плечи.

— Ой, — сказала она.

— Извини.

— Это было мое ухо.

Я отвел руку и положил ее на подушку.

— А теперь ты прищемил мои волосы, — сказала она. — Ты определенно умеешь создать у девушку нужный настрой.

— Наверное, лучше нам зажечь лампу, — предположил я.

— Нет, — твердо сказала она. — Лучше не надо.

— Конечно.

— Тут по всей постели розовые лепестки, — сказала она через некоторое время.

— Это ведь традиция такая, разве нет?

Она фыркнула.

— Может быть, в твоей семье и так, — сказала она. — Не мог бы ты их смести?

— Я зажгу лампу.

— Как хочешь.

Я всегда плохо управлялся с кремнем и огнивом, и к тому моменту, когда загорелся свет, в комнате образовалась ощутимая атмосфера враждебности.

— Так, — сказал я. — Теперь давай разберемся с лепестками.

— Забудь, — сказала она и порывисто заключила меня в объятья, словно пловец, решивший наконец бросится в холодную воду. Рот мой в этот момент был открыт и я почувствовал, как ее подбородок вошел в контакт с моими зубами. Она отодвинулась и сказал:

— Боже, какой же ты неуклюжий. Чем ты вообще думал?

— Извиняюсь, — пробормотал я. Моя нижняя губа тоже пострадала в столкновении, и когда она поцеловала меня, я вздрогнул.

— Ну и ладно, — сказала она, скрестив руки на груди.