Козлопеснь

Калликрат же не едет, заметила моя душа. Он был чуть-чуть слишком стар для военной службы и отказался солгать насчет возраста, заявив, что у человека, который готов на все, чтобы угодить на войну, скорее всего не в порядке с головой. Чем больше я об этом думал, тем больше успокаивался, ибо получалось так, что большинство тех, кого я уважал и ценил, оказались слишком старыми, чтобы воевать. Это придало моей депрессии новый оттенок (отчего это я дружу только со стариками, и что будет со мной, когда они умрут?), и вот так, зажатый между двумя конфликтующими видами тоски, я наконец заснул.

Меня разбудил оглушительный шум. Федра тоже проснулась и в ужасе обхватила меня руками, и когда я наконец понял, что не тяжеловооруженный сиракузский всадник, который мне перед тем снился, а собственная жена, я почувствовал в себе достаточно храбрости, чтобы пообещать ей защиту.

— Чудесно, — сказала она. — От чего?

— От того, кто шумит, — сказал я.

— Идиот, — сказала она, размыкая объятия. — Спи дальше.

Снова раздался ужасающий грохот, за котором последовали заполошные крики. Первым делом мне захотелось спрятаться под кровать, но именно этого и ждут от человека, который не едет на Сицилию. Кроме того, чтобы не превращать ближайшие пару недель в ад, не стоило праздновать труса на глазах у Федры. Поэтому я набросил плащ, отыскал меч и высунул голову в дверь.

Я сразу увидел, что маленькая статуя Гермеса валяется на боку, а голова и фаллос у нее отбиты. Я не храбрец, но за эту статую были заплачены хорошие деньги после того, как была разбита ее предшественница, и мне захотелось перемолвиться с виновником. Я посмотрел вверх и вниз вдоль по улице, но никого не было видно; только лунный свет, несколько бродячих собак и лужа рвоты. Как в любую другую ночь в увенчанном фиалками Городе Муз.

Разумный человек выругался бы и вернулся в постель. Вместо этого я подобрал полы плаща, покрепче сжал рукоятку меча и отправился карать. Грохот, раздавшийся сразу за углом подсказал, что негодяя еще можно настичь. Неслышно ступая вдоль стен, я завернул за угол и увидел банду совершенно пьяных молодых мужчин, разносящих статую у порога соседа Филопсефа, торговца зерном.

Их было довольно много, и притом все они отличались рослостью, а опьянение, как известно, открывает путь самым жестоким инстинктам. Я решил, что Калликрат был прав — только дурак может стремиться в битву. Я начал отступать, но увы, было уже слишком поздно. Один из развеселых каменщиков увидел меня и развопился.

Интересно, как это пьяным удается бегать так быстро? Прежде чем я успел преодолеть несколько шагов до своего дома, они уже были рядом, и мне ничего не оставалось делать, как замахать на них мечом, что твой Ахилл. Один из них издал оскорбительный звук и отобрал у меня меч, а другой заломил мне руки за спину.

— Я же сказал, никаких свидетелей, — произнес кто-то сзади невнятно. — Придется перерезать ему глотку, кто бы это не был.

— Отличная идея, — сказал тот, который отобрал у меня меч. Он был высокого роста, лысый, и я узнал его голос.

— Как это похоже на тебя, Аристофан, сын Филиппа, — сказал я, — использоваться пьяный разгул как предлог избавиться от главного соперника.

— О, бога ради, — сказал Аристофан. — Неужели это опять ты? — Он уставился на меня и заскулил, как пес при виде лакомого куска. — Господа, — заявил он. — Это уж чересчур. Каждый раз, когда я решаю немного повеселиться, этот маленький уродец возникает ниоткуда и начинает путаться у меня под ногами. Это уже даже не смешно, честное слово. Прошу вас, уведите его куда-нибудь и отрежьте ему башку.

— Да кто он такой? — спросили сзади.

— Меня зовут Эвполид, — сказал я. — И как поэт, я нахожусь под прямой защитой Диониса. Любой, кто хотя бы оцарапает меня, будет обречен не пить до конца жизни ничего, кроме воды.

Кто-то хихикнул, и тут же все зашлись хохотом, как это случается у пьяных — все, кроме Аристофана, который умолял не оставлять меня в живых. Это же так весело, уговаривал он друзей — можно будет носить мою отрубленную голову в сумке и доставать ее, когда потребуется превратить кого-нибудь в камень.

— А теперь, — сказал я уверенно, — верните мне мой меч, и я позволю вам завершить работу, которая, как я вижу, имеет большое общественное значение.

— Это верно, — сказал кто-то. — Мы должны предотвратить отправление флота. Не допустить, чтобы Алки-как-его-там обежал Сицилию и понадкусал весь их сыр. Вот только закончим тут и пойдем жечь корабли.

— Какая прекрасная идея, — сказал я. — У нас есть шанс остаться дома.

Я снова завладел мечом (человека, который его держал, я тоже узнал — в сущности, я узнал многих из них — никто из них не собирался на Сицилию, отчего, вероятно, они и пьянствовали) и поспешно, не оборачиваясь, пошел к дому. Звук разбиваемого мрамора возвестил о том, что они продолжили свои труды. Я захлопнул дверь и задвинул засов.

— Ну? — спросил Федра. — Кого ты убил? Тебя не было довольно долго.

— Успели разбежаться, — сказал я. — Ты же волновалась, правда?